Солтанай же молча прошел к столу и, взяв с него кубок, с наслаждением выпил еще горячее вино с пряностями. Горячая и чуть пьянящая жидкость тут же разошлась по его жилам, разгоняя из мышц и костей спрятавшийся там холод.
— Что ты дал Великому кади? — глазки толстяка заметались, словно его уличили в чем-то очень постыдном. — …
Золото тамги с древним шаморским символом, которое Солтаная продолжал держать в ладони, словно гипнотизировало лекаря. Пытаясь ответить, тот запинался, сильно потел…
— Э-э-э, господин…, э-э-э, — паника плескалась в глазах лекаря, который после такого вопроса напридумывал себе такого. — Я бы даже не посмел что-то сделать… Э-э-э. Я совсем старанием, но наконечник застрял и я просто не мог… Э-э-э…
В жарко натопленной комнате пот ручьями стекал с него, распространяя вокруг противный запах страха.
— Но ему же было совсем не больно. Он совершенно ничего не почувствовал… А наконечник почти достал ребра. По другому было просто не вытащить, — лекарь заискивающе заглядывал в глаза Солтанаю, словно пытался там что-то прочитать. — Иначе бы он умер… А эти листья… Они подарок небес. Да, да, господин, они снимают боль, — лекарь, видя, что его не пытаются тащить на плаху из-за убийства высокопоставленного пациента, оживал на глазах. — Я окуривал их дымом легионеров с раздробленными руками и ногами, со вскрытым брюхом и даже с… водянкой…, — заискивающее и чуть испуганное выражение лица лекаря на какое-то мгновение сменилось восхищением. — И все они погружались в забвение, забывая про свою боль. Я видел улыбки на их лицах, видел, как они снова рвались в бой.
Лэр Трюлок был чертовский напуган. Мысли его пытались… «Благие Боги, неужели ему стало хуже… У-у-у-у! Баран! И кто меня только дернул ввязываться в это?! У-у-у-у! Лучше бы этот мерзкий скунс, Карет (другой старший легионный лекарь, с которым они терпеть не могли друг друга) взялся его резать. Нет, милостей захотелось! — в панике бичевал он сам себя. — Мол, господин увидит такое мастерство и ту же приблизит к себе… Благие Боги, каким же идиотом я был. Мне же отрубят голову за такое, четвертуют…».
— Эй! Эй, ты слышишь меня?! — паникующий лекарь чуть не потерял сознание от диких, пробирающих до печенок, переживаний. — Да, очнись же ты! Лэр Трюлок?! — раздавшаяся пара хлестких ударов по щекам быстро привела его в чувство. — Очнулся?! А теперь внимательно слушай меня, — золотая пайза вновь сверкнула в его ладони. — Мне все равно, что ты там делал. Все равно! Лечил — не лечил, резал — не резал, — в поросячих глазках лэра, кажется, стало появляться что-то осмысленное. — Я лишь хочу знать, что ты ему дал? Отчего он словно сам не свой? И помни, Победоносный не терпит лжи.
Еще более проникшись, Трюлок быстро — быстро закивал головой — то ли он так выражал свое понимание, то ли кланялся.
— Это все гном, тот гном, что помогал у меня с раненными. Проклятый коротышка! Если бы я только знал, но я же не знал, — затараторил лекарь, вываливая на посланника Сульдэ гору пустой шелухи и маленькие крупинки полезных сведений. — А что я должен был делать? Что господин? У нас было много раненных. Десятки раненых…, — Трюлок с таким жаром с такой яростной жестикуляцией рассказывал, что Солтанай аж поморщился. — Везде кровь, раздробленные кости, ор… А тут этот гном рядом. Ходит между стонущими с лампадкой и каким-то дымом окуривает их. Я смотрю, а никто уже и не стонет, не орет. Лежат себе с постными рожами, словно в купальнях Золотого города. Господин, я не поверил своим глазам! Вот, только что комтуру перевязали его культю, а тут он уже что-то со смехом рассказывает соседям.