День солнечный, резкий. Синий ледниковый ветер так и нижет. Попасть под него — как раздетому под ледяную струю. Это на горах выпал снег. Казаки не боятся могучего холода — с пеленок привыкли.

В такие дни стариков неумолимо тянет на солнце, посидеть в укромных промежках сараев, амбарушек, курников, где дотлевают старые кадушки, сломанные колеса, грабли, сохи. Ветер туда не достает, а солнце печет, нежит. Воздух гор, волнующе синих, пьянит седые и лысые головы, как когда-то чихирь и спирт. Деды поглаживают горячие овчины на плечах, прикрывают уставшие за век глаза. Изредка все же доплеснется, как из полной чаши, винный холод ветра, свежестью летнего снега обдаст пожухлые лица — и солнце приятно вдвойне, уже не за горами стылая глубь могил. Сейчас, сбившись в гурток в затишке правления, старики мало вникают в дела, тихо предаются солнцу, а когда-то буйно пили звездную тьму казачьих разгульных ночей. Эльбрус похож на белую генеральскую палатку среди зеленых солдатских.

— Господа старики! — стукнул палкой в серебре атаман Никита Гарцев, потерявший ногу на царской службе, бессменно выбираемый в атаманы за то, что знал всех станичников не только в лицо, но и по имени-отчеству; говорили, что, служа в пятисотсабельном полку, Никита также всех знал поименно и был для командиров ходячим списком полка.

Старики приосанились, звякнув медалями и шашками. Разобрали дело Игната Глухова, подавшего жалобу на единокровного сына, что возвысил голос на отца. Гласные решили, сход утвердил: сына непокорного учить. Анисим Лунь молвил:

— Казни сына от юности, да утешит тя в старости.

Атаман махнул насекой. Тут же разложили пятидесятилетнего Силантия и всыпали горячих по числу прожитых годов. Кто бил со злом и верой, кто ритуально. Ученый встал, подтянул штаны и вместе с отцом поблагодарил мир за науку.

Оштрафовали полногрудую, зеленоглазую шинкарку Маврочку Глотову на сорок рублей в пользу станичной казны — за продажу разведенного спирта. Шинкарка и муж ее Зиновей клялись и убивались, что спирт чистый. О том, что спирт разбавлен, доказывали на вкус Серега Скрыпников и Ванька Хмелев со товарищи. Им, опутанным зеленым змием, верили больше.

Белобородый сенат оперся на мослатые костыли — встал старый, большой важности вопрос: где открыть новее кладбище — первое стеснилось, креста вбить некуда. По памяти облюбовали место, пришли к согласию. Но Анисим Лунь, вещатель, вдруг с морозцем сказал:

— Там лежать замерзнешь — дюже дует зимой от Хорошего колодца, да и мужичьи могилки близко!

Довод был столь убедительным, что вопрос отложили. К правителям подошел Глеб Есаулов, поклонился, еще издали сняв шапку. Попросил сход дать ему в пользование Дубинину рощу, что за Титушкиной. Роща вырублена, зарастает бурьяном. А он сад фруктовый разведет. Первый урожай казне. Сейчас, после сходки, мать Глеба приготовила гласным обед с водкой.

Старики посовещались. Дедушка Иван Тристан, ровесник станицы, сразу сказал: дать — парень хваткий. Но дедушка Моисей Синенкин с гонором выпятил медаль на тощей груди и строго вопросил: