Свистеть не буду. Ни при каких обстоятельствах. Понятно, что свист — это добровольное признание проигрыша, а мне надо выиграть. Надо пройти испытание.

Итак, надо держаться.

От того, что у меня появился план, стало чуть легче. Но ненадолго. Вместе с сумерками ко мне потянулись запахи жареного мяса, и не имело значения — в домике я или на улице. Запах мяса поначалу дразнил ноздри, потом разбудил желудок, и он начал издавать рычания почти как у льва, а потом, не выдержав, я застонала в голос, но…

Естественно, это не помогло.

Никто не примчался с тарелкой, никто совершенно случайно не проникся сочувствием и не подбросил на ветку шампур с шашлыком. И мне оставалось просто сидеть, мысленно облизываться и терпеть. Наверное, от голода у меня обострилось зрение, и я присмотрела горсть кем-то рассыпанных ягод не так далеко от дерева, но не спустилась. Обратно залезть не смогу, и если днем перспектива гулять одной по лесу была просто смешной, на ночь глядя она приравнивалась к самоубийству.

Сумерки перешли в густой вечер, теплый ветерок сменил направление, видимо, устав дразнить меня запахами, и оставалось по моим подсчетам не так и долго — только ночь переждать. Но испытания заканчиваться не желали, а наоборот, наслаивались. Итак, вполне логично, но так не вовремя передо мной встал насущный вопрос человеческой жизнедеятельности, который заставил нервно прохаживаться из домика и обратно к ветке. Но ходи — не ходи, а выбора не было.

Впервые я обрадовалась, что давно ничего не ела, и мой стыд не такой сильный, каким мог быть. И без того было неудобно, неуютно, и я, конечно, понимала, что дерево — не самое подходящее место, но пусть лучше лопнет моя советь, чем мочевой пузырь.

Когда проблема разрешилась, я опять посидела в домике, опять вышла из него, но так как дождя не было, а вечер стал практически черным, пришла к выводу, что пора собирать силу воли в кулак и постараться уснуть. И только я хотела вернуться в домик, как заметила под одним из деревьев движение.

Сначала думала, что показалось — темно ведь, и в темноте двигалась тень, но потом сердце радостно встрепенулось, видимо, чувствуя, узнавая раньше, чем различили глаза.

— Папа… — не веря самой себе, прошептала я.

Он очень осторожно передвигался, стараясь не задевать сухих веток, и чтобы его не выдала скупая Луна.

— Папа… — зажав рот ладонью, я едва не расплакалась.

Однажды, когда я была маленькой девочкой, я так увлеклась игрой в прятки с другими девочками, что потерялась на чужом чердаке. Сначала я радовалась, что меня никто не нашел, потом испугалась, что уже не найдут, и расплакалась. А потом меня нашел папа и когда я, хлюпая носом, обняла его и призналась в своих страхах, он обнял меня и пообещал:

— Всегда, запомни, Керрая, всегда — и в радости, и в горе, я буду рядом с тобой. Я буду с тобой всегда, пока нужен тебе, и ничего, даже смерть, не разлучит нас.

— Это похоже на брачную клятву, — рассмеялась я.

— Нет, девочка моя. Это больше, чем брачная клятва. Брачную клятву можно нарушить, предать. А это обещание нет.