Утром седьмого апреля 1853 года в присутствии Кларка, а также Локока и Фергюссона, оба из которых были акушерами, но при этом лишь Локок оказывал королеве практическое содействие, Джон Сноу смочил ингаляционную маску «безопасными тридцатью» каплями раствора и прижал ее к носу и рту королевы. По словам Локока, Сноу был мертвенно бледен, а его маленькое болезненное лицо, казалось, сжалось до крохотных размеров и стало походить на маску. Присутствовавшая в его поведении с самого начала нервозность была совершенно излишней, но еще усилилась, поскольку он, видимо, не решался взглянуть на королеву «в положении, в котором он лицезрел уже не одну обыкновенную женщину». К величайшему облегчению собравшихся наркоз подействовал на королеву сразу же. Еще пятнадцать раз Сноу приходилось орошать маску пятнадцатью-двадцатью каплями хлороформа. И уже через тридцать пять мучительных минут без всяких осложнений на свет появился принц Леопольд. При этом роженица, которой на тот момент было уже тридцать четыре года, что довольно немало, не издала ни стона.

На следующее утро Джон Сноу проснулся знаменитым. Бесчисленные великосветские пациентки из самых блистательных слоев лондонского общества желали уснуть от наркоза только под его рукой. Между тем никто пока не подозревал, что оба ребенка, рожденные королевой под наркозом, больны неизлечимым заболеванием крови.

Когда же эти обстоятельства прояснились, на пути хлороформа в родильные дома и операционные всего мира возникли новые тупики, и найти обходной маршрут зачастую было не так уж и просто. Тогда самые яростные противники Симпсона не постеснялись буквально из воздуха соорудить новые доказательства тому, что применение хлороформа противозаконно и противоестественно. Развитие болезни у обоих детей они нарекли Божьей карой за безбожный поступок. И только неведение уберегло Симпсона от новых враждебных нападок. Так он стал единственным счастливым и благополучным изобретателем наркоза. Однако лучи его славы довольно ярко осветили неброские на первый взгляд черты его характера. Во всех его рассказах о своем великом изобретении – в том числе в тех, что слышал от него я, – он забывал упомянуть человека, который, по сути, и открыл ему путь к хлороформу и славе. Это был химик Дэвид Уолди из Ливерпуля. Также он не пытался протестовать, когда британская общественность значительно повысила его в ранге, сделав из открывателя свойств хлороформа изобретателем наркоза и анестезии в целом.

Он умер шестого мая 1870 года от приступа грудной жабы на руках своего старшего брата Александра, который помнил его еще босоногим мальчишкой из Батгейта и на чьих глазах и чьей памяти он стал самым знаменитым гражданином Шотландии, бароном и личным врачом шотландского королевского двора.

Факт есть факт: я узнал о самоубийстве Хораса Уэллса в стенах того же самого эдинбургского дома, в котором Симпсон открыл действие хлороформа. И это навсегда оставило в моей памяти дурной, зловещий привкус. Все произошло вечером двадцатого февраля 1848 года. Я как раз вошел в столовую Симпсона, чтобы развлечь себя легкой беседой, и застал его там одного. С отцовской доверительностью он протянул мне какое-то письмо, которое было подписано незнакомым мне нью-йоркским врачом и адресовано Симпсону.