Удивительно, что он никогда не обращал на Торгни внимания. Фабиан не мог понять, как это произошло, – что никто в классе его не замечал. Даже их классная руководительница Моника Крусеншерна. И вот теперь ему пришлось занять ее место в маленькой комнате без окон со сводчатыми задрапированными стенами, освещенной только экраном. Опять раздалось слабое жужжание, и на этот раз Фабиан заметил легкое смещение поля зрения вправо.

До него дошло, что происходит. Все встало на свои места, и он понял, что Торгни Сёльмедаль прав. Он виноват в том же, в чем и Моника.

Только перед собственным сыном.

Ирен Лилья сидела сзади по диагонали и смотрела, как Муландер сканирует отпечатки, а компьютер анализирует их и сверяет с реестром. Ее усталость, ровно как плохое настроение Муландера, как рукой сняло. Словно они оба чувствовали, что приближаются к прорыву. Все говорило о том, что совпадение найдется. Проблема только в том, что на получение ответа может уйти от нескольких минут до нескольких часов.

– А мы не можем как-нибудь ускорить поиск? – спросила Лилья.

– Да, можно задать параметры поиска: мужчины, 1965-1967 год рождения.

– И сколько на это уйдет времени?

– Кто его знает, – со вздохом ответил Муландер, положил подушку на пол, лег сам и закрыл глаза.

Лилья поняла, что Муландер поступил единственно правильным образом. Но она все равно не заснет. Теперь, когда они так близко. Она не могла оторвать глаза от экрана, где мелькал, не кончаясь, реестр проанализированных отпечатков пальцев. Но она чувствовала. Ощущала всем своим существом.

Скоро, в любую секунду, мелькание прекратится.

Неопределяемый номер.

Он вернулся домой в четверть второго ночи и пробыл там не больше пятидесяти минут. Но за это время телефон звонил уже пять или шесть раз. Но он не собирался отвечать. Нет ничего хуже неопределяемых номеров. В его глазах это высшее проявление слабости. Если ты не смеешь говорить от собственного имени, ты не заслуживаешь ответа.

Вместо этого он принял душ и побрился. За недели отпуска у него отросла борода, и ему сначала пришлось пройтись триммером и только потом взяться за бритвенный станок. Усы он оставил. Усы, предмет его гордости, он носил столько, сколько себя помнит. В разное время мода диктовала то одно, то другое – от узких усиков до окладистой бороды. Но свои усы он никогда не трогал, только проходился по ним триммером два раза в неделю.

Наверное, это звонит Черстин. У нее единственной из его знакомых неопределяемый номер. Она завела его несколько лет назад и утверждала, что сделала это потому, что он никогда не отвечает на ее звонки. Как будто теперь он отвечает чаще. Только бы она перестала звонить и дала ему возможность спокойно побыть дома.

Он попытался отбросить мысли о Черстин, надел пижаму и подошел к камину, где скомкал несколько старых газетных страниц, добавил древесную стружку и скатал шарик. Над ним поставил три полена. Как обычно, хватило одной спички.

Он совсем не чувствовал усталости и с нетерпением ждал газету «Хельсингборгс Дагблад», которую скоро должны были просунуть в дверную прорезь. Пожалуй, в поездке ему больше всего не хватало именно этого. Сидеть перед камином, пока все остальные спят, и читать утреннюю газету от корки до корки. Черстин этого не одобряла. Ее раздражало, что ей всегда приходилось читать «использованную» газету, когда она наконец вставала.