И вот стоит она перед ним, трепещет и дрожит, смотрит с ненавистью и ужасом, и запахом своим с ума сводит, а его трясет от ее близости и от глаз русалочьих цвета водорослей морских. Кожа бледная, едва солнцем подрумяненная и эти губы, от которых голову кружит и в горле дерет, как от жажды смертельной. Вблизи лицо ее впервые увидел, когда краска смазалась, и пожирал взглядом его диким алчно, жадно до рези в глазах. Красота у нее ослепительней солнца и ярче всполоха молний. Много он повидал их… не счесть сколько. Но только на этой его заклинило и не отпускало.
Князю до боли хотелось коснуться ее рта своим ртом, тереться о него своими губами и языком толкаться в горячую мякоть, биться о ее язык. Отобрать аромат ее дыхания и пропитаться им самому насквозь. Но перед глазами вдруг возникали ошметки тел каждой, к кому прикасался, и едким разочарованием ошпаривало с ног до головы, а вместе с ним и пониманием, что его Ждана Вийю достанется. Что чужой суженой он на палец кольцо надел и про метку не подозревал.
Идиот несчастный каким-то злом проклятый или опутанный чарами ведьмы смертной. Ведь определенно с ней не так что-то, иначе откуда запах этот вожделенно сладкий? Он хотел ее. Невыносимо и бешено, как зверь жаждет крови или боли своих жертв, так сам Князь жаждал девку эту. И сам не знал, как эта жажда называется и как утолить ее, чтоб источник не иссяк, не пересох или не сломался. А еще до дрожи отдавать Вию не хотелось, до ломоты в костях и сжатых до хруста челюстях.
Бежать ей дал, чтоб наедине насмотреться и запахом ее надышаться подальше от глаз чужих. Дура прямо к обрыву побежала, леса живого испугалась, а тот ее на верную смерть погнал, чтоб душу себе заполучить и в кронах деревьев спрятать. Едва Нияна почуял, тут же ветки-лапы замерли и корни шелестеть перестали. И правильно сделали, не то сожжет дотла каждую древь, что дернуться посмеет. Как же невыносимо забрать ее захотелось себе. Сейчас же. Унести подальше и спрятать.
Дерзкая, своевольная и в глазах столько ужаса и ненависти, что ему окунуть ее надобно было и под водой подольше подержать, чтоб спесь сбить. А когда вытащил и личико совсем рядом увидел, в зелень колдовскую ее взгляда погрузился — пошевелиться не мог. Схлестнулось золото с изумрудами, сплелось в диковинный узор ненависти и жажды звериной.
Не стала дрянь упрямая мыться при нем, в рубахе в воду зашла. Рукава спустила и вымылась до половины сверху, а потом, приподняв подол, и спереди. А он позади нее стоял и трясся от похоти и боли в паху вместе с чудовищным напряжением в каждой мышце натренированной, до бусин пота на коже. И когда вышла, выкручивая низ льняной рубахи, у него ком в горле застрял и жаром обдало — мокрая ткань все тело девичье облепила и соски острые обрисовала. От едкого желания коснуться их — пальцы свело, и они в кулаки с хрустом сжались. В голове пульсация снова появилась нарастанием сумасшедшего давления.
— Не пялься так, — проворчал Врожка, — заметят. Что с тобой делается?
— Вон пошел, — прошипел сквозь зубы и резко взгляд от человечки отвел. Но перед глазами все еще осталась грудь ее округлая, кверху вздернутая и соски тугие. Во рту слюна выделилась от желания губами их обхватить и языком обвести.