У них это получилось — успешному передвижению отчасти способствовала паника. Но сначала заключенные сбились с дороги, потом, когда разобрались, в баке полуторки вышел весь бензин: оказывается, бак был неполным. Тогда вооруженные заключенные пошли пешком — другого варианта у них не было.

Под вечер добрались до небольшой, в двенадцать домов, деревни. Там застрелили местного милиционера, который сдуру требовал сдаться, стали лагерем в двух домах, отогрелись и поели: впервые за долгое время они питались человеческой едой. А под утро деревню окружила регулярная армейская часть. Говорят, откуда-то пригнали даже два транспортера. Подробностей от докторши узнать я не мог, она сама не все знала. Выведывать же не хотел, чтобы мой интерес не восприняли как нездоровый.

Ну а потом…

Я вот так, при больнице, дотянул до 1953 года, без нескольких месяцев — десять лет из пятнадцати присужденных. Весной умер Сталин, летом меня и еще кучу народа вызвали с вещами, доставили в Воркуту, там выдали какие-то бумажки о пересмотре дела и досрочное освобождение. Потом, уже в Ленинграде, еще долго ходил, брал разные справки о реабилитации, но не дали. Или дали, но какие-то не такие… Я же особисту по морде заехал, а разве другой особист такого помилует, даже задним числом? Скостили треть срока — и будь здоров…

Еще через какое-то время вызвали в КГБ, бледный юноша сухо предупредил, что проживать в черте города я не могу, и посоветовал перебраться в Ленинградскую область, даже обещал поспособствовать с работой. Между прочим напомнил — лучше бы я поменьше говорил о своем уголовном прошлом.

Так и сказал, представляете: у-го-лов-ном. Судимость с меня же не сняли, только выпустили на волю досрочно. Дело не фабриковали, сам себя я не оговаривал, значит, сидел справедливо, а то, что оттянул две трети срока, — гуманизм власти, не иначе… Вот примерно на что намекнул их бледненький молодой сотрудник.

Но вас не это интересует… Конечно, конечно, не извиняйтесь, все прекрасно понимаю. Итак, Червоный…

Все, что я знаю теперь: вооруженные заключенные держались четыре часа. Живых осталось очень мало, четверо или пятеро, среди них Марат Дорохов и одноглазый литовец Томас.

Их лечили, чтобы судить и добавить срок по максимуму. Через год, когда Сталин вернул смертную казнь, их дела пересмотрели и присудили каждому расстрел.

Всех, кто оказывал вооруженное сопротивление, привезли в лагерь, сбросили тела на плацу навзничь и провели мимо них строй заключенных. И так трижды. Это рассказал доцент Шлихт — потом, когда имел возможность наведываться ко мне. Именно он, по привычке настороженно озираясь вокруг себя, полушепотом сказал: Червоного среди мертвых не было.

Точнее так: он, Борис Исаакович Шлихт, на плацу среди выложенных навзничь трупов Червоного не увидел. Или не узнал: хотя там лежали и Лютый с простреленной головой, и Ворон, с грудью, изрешеченной пулями, и все остальные, с кем мы делили барак. Даже трупы Коли Тайги, Шарика и других уголовников, в том числе тех, кого выловили потом в окрестностях Воркуты, лежали там. Их узнать было можно. Червоного же не было…