Проехав примерно с полмили по шоссе, мне пришлось остановить фургон, свернуть на обочину. В Санди после сражения все еще бурлил адреналин, и он предпочитал лежать в дальнем углу кузова и вылизывать шерсть. Девочке, на которую он не обращал сейчас ни малейшего внимания, стало плохо. Я помог ей выбраться из машины и долго ждал, когда ее перестанет рвать. Затем я усадил ее на переднее сиденье, где она свернулась калачиком, и укрыл одеялом.
– Они собирались меня СЪЕСТЬ, – прошептала она, когда я укрывал ее.
Она уже во второй раз заговорила, причем в один и тот же день. Я взглянул на нее, но она крепко зажмурила глаза. Трудно было сказать с уверенностью, ко мне она обращается или разговаривает сама с собой. Я медленно поехал, давая ей возможность уснуть. В этот вечер, когда мы наконец остановились на ночлег, я попытался заговорить с ней сам. Но она снова прикинулась глухонемой, не желая не то что говорить, а даже смотреть на меня. Ужасно глупо, но я почувствовал некоторое разочарование, а поначалу даже что-то вроде обиды. Во мне снова сработала дурацкая установка детства. И все равно я радовался, что она понемногу выбирается из своей ментальной тюрьмы. Радовался так, будто это имело хоть какое-то значение.
На следующий день мы двинулись дальше на юго-запад. Стоял солнечный жаркий день, и я пребывал в отличнейшем расположении духа. С проселочного асфальта мы выскочили на отрезок скоростного шоссе. Нигде не было видно ни души, да и дорога была совершенно пуста – ни единого брошенного автомобиля. На хорошей трассе фургон мчался куда как неплохо. Благодаря карте Сэмуэлсона я точно знал, что мы находимся неподалеку от Омахи. Если в дороге не возникнет непредвиденных задержек, сможем добраться до нее к заходу солнца. Около полудня – чтобы находиться в безопасности, если кто-нибудь будет проезжать мимо в то время, пока мы обедаем, – я свернул с шоссе на парковочную площадку, вышел и отыскал клочок тени под какими-то большими деревьями с корявыми ветками, названия которых так и не смог вспомнить.
За утро нам почти не попадались туманные стены сдвигов времени – а те несколько, которые мы встретили, находились далеко, настолько далеко, что при ярком солнечном свете даже невозможно было сказать, движутся они или стоят на месте. Но, очевидно, за время шторма одна все-таки прошлась по тем местам, где мы проезжали. Ярдах в четырехстах от нас боковая дорога резко обрывалась, упираясь в рощицу высоких развесистых пальм, похожих на те, которыми обсажены бульвары в Лос-Анджелесе.
Пальмы и большие корявые деревья служили свидетельством того, что мы на территории, где царит измененное время, отличное от того, в котором мы находились до этого. Воздух показался каким-то сыроватым, не похожим на обычный довольно сухой воздух Среднего Запада в разгар лета: он был настолько мягок, что больше всего напоминал морской. А несколько белых облачков в небе над головой, казалось, висели очень низко и отливали перламутром, как обычно бывает во Флориде, в отличие от обычно высоко висящих и похожих на перевернутые замки облаков более умеренной зоны.