Когда Орлов вышел и прикрыл за собой дверь, Крячко смачно выругался.

– А мой отец матерился только по пьянке, потом два дня неприкаянный ходил. Что же мы, от поколения к поколению все хуже и хуже?

– Так не бывает, Станислав. Иначе давно бы вновь на деревья залезли либо вымерли, как мамонты. Просто сегодня в России зигзаг не в ту сторону. Если у тебя мать слепая или пьет, ты же ее на другую не поменяешь? – Гуров встал, одернул пиджак, даже поправил галстук. – Убежден, что Дуров тебя не узнал.

– Ему не до того было. Он в мою сторону и глянуть не успел.

– Теперь ты убедился в связи бывшего опера с бывшим полковником?

– Ничуть. Ты замкнулся на Пашке по личной злобе. Ясно, бывший мент кого-то представляет. Может, Пашу Усова, а может, своего официального хозяина. Гай Борис Петрович фигура очень колоритная.

– Согласен. Но в Проточном дело ставил оперативник и человек, знающий полковника Гурова.

– Ты знаменитый. – Крячко вырвал из настольного календаря листок, начал мастерить кораблик. – А может, они все как-то повязаны. Загадал я им загадку, головы сломают, не разберутся. Хотя, – он хитро взглянул на Гурова, – ты знаешь, Дуров парень непростой, хитрый, он может не сказать, что его отход прикрыли. Зачем, спрашивается, делиться славой? Скажешь, начнут допытываться: кто, как да почему? Хлопотно. А так, я все самолично! Герой!

– И откуда у тебя такие мысли?

– Система Станиславского. – Крячко постучал пальцем по голове. – Я себя на его месте представил и понял: а на хрена козе баян?

– Молодец. А ты не представил, что твои очень даже здравые предположения в корне меняют ситуацию? Не знаю, какого ума твой Дуров, но начальник у него точно умен. Кроме милиции, прикрыть бывшего опера было некому. Этот меховщик, или кто он там на самом деле, может подумать, что заявились люди предусмотрительные. А сам Дуров и его шеф отлично знают, что никакого прикрытия не было.

– Как ты раскладываешь, Дуров недолго меня будет высчитывать, – сказал Крячко. – Во время короткой беседы мы отлично поняли друг друга. А если он понял, что стрелял во дворе опер, значит, мент “вел” Дурова от казино, значит, лавочку надо закрывать.

– Или расширять, – возразил Гуров.

Кисти рук и лицо Дурова были забинтованы, кое-где через бинты проступала кровь. Он спал в двухместном номере скромного подмосковного пансионата. Павел Петрович Усов расположился в кресле у окна, держал на коленях открытую книгу, смотрел на освещенные заходящим солнцем деревья, гадая о том, есть ли на земле человек, который смог бы назвать все оттенки красок осенней листвы? От темно-зеленого до темно-красного, от ржаво-рыжего до лимонно-желтого. “Нет, из меня уж точно художник не получится”, – решил Усов и включил стоявший рядом торшер.

Дуров спал, лежа навзничь, широко открыв рот, похрапывал. Спал он крепко, потому как вместо снотворного принял две бутылки коньяку.

Вчера после полудня Усов начал нервничать, ждал звонка. Договорились, если переговоры пройдут успешно, то Дуров позвонит, после двух гудков положит трубку, и через тридцать минут они встретятся на Новом Арбате, там, где раньше был ресторан “Арбат”. Если дело осложнится, то опер позвонит, скажет, где его подобрать в машину. Если вдруг он окажется под контролем, то обратится к Усову по имени.