— Понятно, — поджал губы Александр. — А если хан прикажет убивать князей и их подданных, ты исполнишь приказ…

— А мне наплевать, — медленно проговорил Олег, — и на князей, и на их подданных.

— А мне — нет! — заявил Пончик и поднялся, глухо проговорив: — Я твоя собственность, твой богол… Отпусти меня, пожалуйста. Я знаю, где достать коня и как незаметно скрыться. Пойду к князю рязанскому… Воин из меня никакой, так хоть лекарем пристроюсь, — он усмехнулся. — Буду ковать победу… Пусть мы и не разобьём врага, но наше дело правое. Угу… Только не обижайся, Олег. Ты сделал свой выбор, я — свой. Моё место на стенах Рязани. Отпустишь?

— Иди, куда хочешь, — холодно сказал Сухов и гаркнул: — Убирайся! И чтоб я тебя больше не видел!

Александр вжал голову в плечи, просеменил к выходу. Согнулся под низким косяком, обронил: «Прощай…» — и ушёл, аккуратно прикрыв дверь. Ворвавшийся воздух холодил ноги, но голова Олегова продолжала пылать.

Посидев немного, он поболтал бочонок с архи — есть ещё маленько. Налил полчашки и выпил, не сводя глаз с тухнувшего огня в печи. Дрова прогорели, и лишь отдельные уголечки дотлевали красным. Вот погас последний. В волоковом оконце[98] синели сумерки.

Олег с силой запустил чашкой в стену. Он остался один.

Сделай Пончик попытку скрытно покинуть монгольский стан, ничего бы у него не вышло — ночные стражники-кебтеуты бдили рьяно. И хитроумный протоспафарий (а придворная жизнь кого хочешь приучит к изворотливости) решил использовать стратегию настолько же простую, насколько и нахальную, — он ушёл открыто, не таясь. Спокойно взял за оброть старенького мерина и повёл за собой.

Из темноты наехал страж, закутанный в длиннополую шубу. Пончик показал ему деревянную пайцзу,[99] кебтеут равнодушно кивнул, пропуская богола, — мало ли куда того хозяин послал. Может, за дровишками в ближайший лесок?

Спотыкаясь и путаясь в полёгшей траве, Александр покинул становище, далеко обходя костры и рыжих монгольских волкодавов, привязанных у юрт.

Слабый ветер дул с запада, относя прочь запахи кизячного дыма, испарения огромного скопища людей и животных, горьковатый дух полыни, увядшей, но всё ещё щекочущей ноздри.

Только звуки продолжали доноситься сквозь порывы ветра — ржание, мычание, крики людей и верблюдов, лязг, заунывные звуки хуров,[100] топот, шорохи, гомон, бряканье, звяканье, стуки, трески… Разнообразные шумы сливались в глухой гул, будто чудовище-исполин ворочалось во тьме, устраиваясь поудобнее.

Пончик тоскливо вздохнул. Ему очень не хотелось покидать монгольское войско. Да, там он был бесправным рабом, но его хоть кормили. Пусть объедками, но кормили же. И поспать можно было в тепле. А теперь как?

У него есть конь, вернее, мерин, ещё вернее — одр. Седла, правда, нет, только попона. И лёгкая круглая шкура с верёвкой, протянутой по краю, — такой вот монгольский спальный мешок. А вот меча нет, и копья нет, и лука. Ну и что? Фехтовать он всё равно не умеет, а уж тетиву оттянуть — не хватит сил. Монголы, правда, тетиву не оттягивают, они держат стрелу возле правого уха, когда прицеливаются, а потом просто сгибают лук, выпрямляя левую руку. Просто… А ты попробуй, выпрями… Зато у него есть нож-тесак. И кусок вяленого мяса. И фляга с кумысом.