— На нервах.

— Из-за чего?

Кривая-кривая ухмылка.

— Из-за ваших отношений?

Молчание. Застывшее лицо.

— Не было признаков, что она опять начала долбиться?

Саша повернулся в очевидном изумлении, потом скривился, как бы понимающе-пренебрежительно, но на самом деле жалко:

— А, вот вы к чему… Да ни черта вы не понимаете… Бред. Этим бы она никогда не стала больше заниматься…

— Она спрашивала, кто она для вас?

Саша дернулся. Глаза за очками беспомощно бегали:

— Откуда вы знаете?

Пока Фил говорил, ему казалось, что он сцеживает воду из пластиковой мягкой емкости, какие носят в рюкзаке: Саша словно сдувался, проседал в себя, лицо его теряло выражение. Только теперь Фил понял, до какой степени не представлял, даже после телефонных с ним бесед, реальных эмоций этого периферийного персонажа пунктирных Каринкиных рассказов — положительного, но сугубо второстепенного. Ему не хотелось думать, что́ должен был испытывать Саша, если ту же роль она ему отводила и «по жизни»…

Лобовое покрылось испариной, прохожая тетка раскрыла зонт. Снова содрав очки, повертев их в руках, с отвращением бросив на торпедо, заговорил и персонаж — почти лишенным интонаций, но временами как бы поскальзывающимся голосом.

…В прошлое воскресенье они наконец выговорились. Вообще Саша, видевший, что Каринка целиком занята его братом, всю дорогу добросовестно держал свое при себе, хотя и не избежал унизительной роли приятеля-конфидента. От каковой роли у Каринки (наверняка все понимавшей) тоже, видимо, не хватало духу его избавить. А в тот последний раз, в воскресенье, она вдруг, настояв на встрече, взяла быка за рога.

Она и правда была сама не своя, словно кто-то ее здорово «накрутил». Слушать ничего не хотела, только твердила, что Саша ошибается, что происходит вовсе не то, что ему кажется…

— А что, как она считала, происходит? — осторожно-настойчиво, беря невольно профессиональный тон, уточнил Фил.

— Да не знаю я, что она считала… Какая разница, что она там говорила?..

— Может быть, есть разница…

Аналитик громко, будто через силу выдохнул, опять вдруг потеряв дар речи. Помолчали. Фил покосился направо: в жабоподобный «Кайенн» лезли — нахраписто, словно угоняя его, два заплывших красномордых гоминида с неравномерно опушенными мятыми черепами, в лопающихся на гигантских задах спортивных штаниках.

…Она говорила, что она — это вовсе не то, что Саша в ней видит. Что ее на самом деле вообще нет — ее как отдельного человека, самой по себе. Есть — зеркало, отражающее подсознание глядящего в него… Да не знаю, я только повторяю ее слова!.. Оказывается, каждый более-менее близкий ее знакомый (мужик, женщина, старый, молодой, неважно) видит в ней что-то свое — а именно то, что хочет видеть, даже, наверное, подспудно хочет, не отдавая себе отчета… И не просто видит — а она и на самом деле всякий раз как бы становится тем, чем требуется быть в данном конкретном случае, почему-то ясно чувствуя, как должна себя вот сейчас повести, что сказать… Что это: талант какой-то уникальный? Болезнь?.. Но ведь это все не она настоящая. А что такое она настоящая, она не знает, да, наверное, и нету никакой ее настоящей… Потому, типа, и не везет ей так ни с делами, ни с мужиками, ни с родителями — все же хотят видеть в ней разное…