А вот это действительно вопрос.

Она что-то еще говорила раздраженно, кое-как удерживая себя от срыва в крикливую тональность откровенной склоки, а Антон сидел напротив, почти не слушал, а только гадал со вновь вернувшимся унылым, оцепенелым каким-то удивлением: что в этой именно девице заставляет его постоянно поступать вопреки собственным привычкам и обыкновениям.

Обычно он избегал затяжных отношений с обязательствами. Обычно, начиная чувствовать, что данная конкретная тема себя исчерпывает, он старался форсировать ее закрытие. И ни сам не возвращался к ней постфактум, ни «другой стороне» не давал.

Однако, познакомившись с Норкой четыре и довольно эмоционально расплевавшись три года тому, Антон с тех пор не только частенько жал кнопку соединения, видя на телефонном экране ее номер, но даже и сам его набирал (ни с того ни с сего, к собственному изрядному удивлению). Как, скажем, неделю назад, вернувшись из Питера…

Результат разнился от однократных неловких, со сплошными недоговоренностями посиделок в каком-нибудь «Жан-Жаке» до несколько натужной трехмесячной идиллии, заканчивающейся предсказуемым, практически ритуальным скандальчиком. Причем Антон, отвечая на Норкин звонок или звоня сам, никогда никаких иллюзий не питал — тем менее понятны были ему собственные действия: как в момент их совершения, так и (в особенности) «после всего».

Как, скажем, сейчас…

Ко всему прочему Норка была откровенно полновата, а Антону никогда не нравились широкие кости и складки на пояснице. У Норки (которую в не столь уж редкие минуты раздражения про себя он именовал Выдрой) был тяжеловатый, угловатый характер, она требовала внимания к себе, с ней случались приступы необъясняемой мрачности, — что плоховато гармонировало с Антоновой обтекаемостью и раздолбайством… А вот поди ж ты.

Кстати, зачем эта многолетняя бодяга самой Норке, он тоже не понимал. Точнее, если честно, не очень интересовался. Как, впрочем, и собственной мотивацией. Избегать самокопания было еще одной его старой привычкой.

— …Четыре года! Четыре года я тебя знаю, а так до сих пор и не поняла, с кем имею дело! От тебя же никогда ни черта невозможно добиться. Насчет тебя никогда ни в чем нельзя быть уверенной. Что ты думаешь на самом деле, что выкинешь завтра… Что это за кривляние вечное? Тебе нравится выглядеть клоуном? Или ты просто показываешь, что держишь меня за идиотку?.. Так, да?

Он громко вздохнул.

— Нет, скажи, я права?

— Винни-Пух был прав, — сказал Антон, которого она достала.

— Что?

— Что дыра — это нора. А дырка — это Норка…

Она заткнулась. Антон приготовился уворачиваться от остатков «Виллы Марии», но Нора Евгеньевна сдержалась, рывком положила на колени сумку, выдернула оттуда кошелек, неловко открыла неверными пальцами, шырнула зеленую тысячную бумажку прямо в грязную тарелку. Встала, шумно двинув стул.

Антон задумчиво переводил взгляд с купюры на Норку, не попадающую в рукава шубы. Официантка в дальнем углу, разумеется, пялилась на них. Он, ласково осклабившись, сделал ей ручкой. Девка, включив профессиональную бесстрастность, неторопливо приблизилась.