— Об уксусе.

В доме на Иерусалимской улице было темно, только лампадка перед распятием сияла золотистой звездочкой. На столе холодный ужин — телятина, хлеб и горох с салом, укрытые льняными полотенцами. Ореада, не зная в точности вернется ли нелюбимый постоялец к ночи, все равно оставила снедь. Точнее, отправила прислугу.

Интересно, две крестьянские девушки работающие у мадам Верене догадываются кем именно является их госпожа? Или молчат, не рискуя потерять щедрую плату серебром и место у богатой хозяйки?

— Привет, — Рауль, засветив лампы в кабинете, обнаружил сидящего на столе нахохлившегося Инурри. Домовой выглядел одиноким и несчастным. — Я тебя ждал, думал не придешь.

— Случилось чего?

— Полнолуние, — проворчал Инурри. — Большое полнолуние. Знаешь, что это значит?

— А то! — беззаботно ответил Рауль. — Мартовский шабаш, праздник ведовства. Не верю я во всё это, дружок. Не с одной ведьмой знакомство водил, да только страшных баек о полетах на метлах и сатанинских обрядах на Лысой горе от них не слышал. Выдумки это.

— Зато другое не выдумки, — упрямо сказал домовой. — Светила противостоят, Врата открываются, такая ночь посвящена не-людям.

— Раз уж ночь посвящена тебе, иди поближе и угощайся. Есть хочешь?

— Дурак, — Инурри показал зубки. — Всё ваше племя дурное отроду, как появились… Кроме вас и Древних есть другие, ezezagun. Приходят, шастают ночью, заглядывают в дома. Потом снова исчезают. Не каждый. Некоторые вернуться не могут, остаются. Мир покачнулся, Врат стало больше. Не все закроются.

— Погоди-ка, — мэтр резко повернулся к бормочущему непонятные фразы Инурри. — Что ты сказал? Мир покачнулся?

— Уши скребком почисти.

Равновесие Вселенной поколеблено. Твердь земная и небесная сдвинулась с основ. Так вроде бы глаголил Ирсул Бен-Йосеф?

Трудно заподозрить, что раввин из Камбрэ и аррасский домовой сговорились.

Остается поверить?

В которой нет числа горестям и разочарованиям. Замок Вермель опустел и предан огню, Священный трибунал пленен, а в гавань Кале приходит корабль мертвецов

Вермель — Кале.

9-10 марта 1348 года.

— Я никогда, никогда раньше не видел подобной жестокости, — глухо сказал мэтр Ознар. — Невообразимое что-то. Нечеловеческое. Человек не может так поступить…

— Хотелось бы в это верить, мессир, но мне по роду службы приходилось сталкиваться с проявлениями исключительного зверства, — проворчал в ответ Михаил Овернский. — Секта люцифериан в Альби, Лаворе и Кастре. На их капище меня, простите, вырвало прямиком на брата Ксавьера д’Абарка… Тогда зрелище крови и разъятой плоти впервые в жизни заставило меня блевать. Не хочу повторять этот опыт на ваших глазах. Выйдем на воздух, отдышимся.

— Вы не похожи на человека впечатлительного, преподобный.

— Привыкнуть можно ко всему, но требуется время. Я — привык. Почти.

Прошли к галерее на западной стене замка, откуда можно было разглядеть темную черточку беффруа[18] городка Бетюн, расположенного всего в трех с половиной римских милях дальше по дороге на Кале. Долго молчали, наблюдая за суетящимися во дворе сержантами аррасского прево Летгарда.