– Bay, – в сердцах проговорил Нат и кинул крышку в приспособленный под урну картонный ящик из-под пивных бутылок. – Вот всю жизнь мечтал. Вот только, понимаешь, русский размер мне с детства и снился!
– Ну ты не злись так, не злись, – попыталась успокоить его добрая тетя Наташа. – Не бог весть что, но все ж таки вещь полезная…
Нат фыркнул и взялся за бутылку. Приник.
– А кстати, ты обрезанный? – спросил Лэй.
Нат чуть не поперхнулся.
Молча, степенно прихлебывая, они спустились по лестнице и вышли из школы. Обычно, вот уж сколько лет, они поворачивали направо, к Тавриге, – но там теперь дым стоял коромыслом, лес рубили, щепки летели… Повернули налево, на Суворовский. Не разговаривали. Трендеть по-обычному, про футбол или рэп, или про безбашенных типа зеленых чего-то не хотелось, чего-то серьезность накатила; а разговаривать о серьезном привычки не было ни малейшей. Даже слов-то типа не существовало в языке – перетирать такие темы. Просто приятно вместе. Туса их тройственная сложилась уж года четыре назад (девицы начали появляться позднее), но такой дружелюбной близости друг к другу Лэй и Нат, пожалуй, ни разу еще не испытывали – даже в самый разгар «Паханов», даже во время награждения… На игре такого единства не бывает, как бы игра ни напрягала. Это не игра, а жизнь, подумал Лэй и даже удивился взрослой занудности залетевшей в башню мысли. Так и шли, помалкивая и прихлебывая; пиво должно было помочь.
Прямо перед Смольным тоже обнаруживался скверик, карликовый такой, зато, по близости к властям, до сей поры нетронутый; когда Лэй был еще совсем мелкий, родаки часто с ним тут гуляли – по большей части мама, но иногда и папашка, который был тогда не смутной сволочью, мало-помалу растворяющейся в кислоте памяти, а самым умным, сильным и теплым человеком в мире. Наверное, поэтому Лэй этот скверик любил – и малехо помнил, как он выглядел прежде. Там, где поверху желтых башен-воротин тянулись когда-то железные буковки тоталитарных надписей, теперь накололи буковки правильные: слева, где помнилось что-то про диктатуру, было написано «Первый демократический сейм новой России», а справа, где помнилось что-то насчет пролетариев, – «Приобретайте себе друзей богатством неправедным». Лэй знал, это из Священного Писания: препод основ безопасности жизни любил, когда приходил на урок датым, повторять: «Помните, ребятки, мудрость сию еще Христос заповедал! „Похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде. И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным“! Поняли, в чем фокус? А уж остальная-то безопасность тогда сама приложится…» Похоже, притча про удачливого коррупционера была единственным, что он знал из Писания, – но уж ее-то он знал назубок по-любому. Он лишь не говорил, откуда богатство взять, – и потому завет пропадал впустую. Дайте богатство сперва – а до столь нехитрого рецепта любой децл и сам допетрит…
Да еще сменились персонажи на каменных граненках по сторонам главной аллеи: слева торчала башка какого-то хомяка с подписью «Гайдар», а справа – какого-то кощея с подписью «Бурбулис». Лэй не знал, кто они такие, да и не особо жаждал: наверняка типа первые инспектора от ОБСЕ какие-нибудь. Раньше там были головы тоже двух нерусских, только обе бородатые – почему-то они помнились очень четко: одна с бородой подлиннее, другая с бородой пошире, маленький Лэй их очень любил, потому что смешные. Да и папа – тогда еще папа, а не папашка – иногда начинал прикалываться: «А если б эту бороду да расстелить по городу…», и маленький Лэй хохотал до упаду; он жалел, что не стало бородатых.