Для меня остается тайной, почему я не рассказала обо всем Шону. Я люблю его. Он любит меня. До этого дня мы делились друг с другом всеми мыслями и чувствами. Мы даже признались в своих секретах, что было очень болезненно, хотя на самом деле это единственный способ сохранить рассудок в отношениях, зародившихся и протекавших втайне от всех. Даже во лжи должна присутствовать толика правды. Я боюсь, когда у меня хватает мужества взглянуть правде в лицо, что Шон решит, будто я забеременела нарочно. Что я устроила ловушку и поймала его. И даже если он поверит правде, то оставит ли семью ради меня? Захочет ли стать отцом моего ребенка, когда у него уже есть трое собственных детей? Шон помешан на своей работе, помешан настолько, что все меньше времени проводит с семьей. И решит ли он, что раз мы можем работать вместе, то и наши отношения смогут успешно развиваться, если мы станем жить открыто?

Я задумываюсь над тем, не объясняется ли отчасти мое стремление раскрывать дела Шона желанием стать для него незаменимой. В таком случае, это жалостливый и умилительный предлог. Тем не менее, если это действительно так… Что ж, и в этом я не преуспела. Учитывая, что в этих убийствах наконец-то появилось общее связующее звено, идентификация убийцы становится лишь вопросом времени. Если отпечатки зубов Натана Малика совпадут со следами укусов на телах жертв, его в ближайшем будущем ожидает летальная инъекция чего-либо несовместимого с жизнью…

Идея о психиатре-убийце интригует меня. В специальной литературе встречается упоминание о похожих случаях. Мне становится интересно, известно ли об этом доктору Малику. Мне случалось посещать психотерапевтов, у которых, как я подозревала, проблемы с психикой были ничуть не менее угнетающими, чем у меня. Например, доктор ДеЛорм, психолог с негромким голосом и обходительными манерами, глаза которого начинали масляно поблескивать всякий раз, когда он задавал мне вопросы сексуального характера. Все его усилия пропали втуне, но я – по крайней мере, во время наших сеансов – могла отвлечься от собственных проблем, пытаясь понять, что он в это время видел и о чем думал. Интересно, что сказал бы ДеЛорм относительно моих острых тревожных состояний с реакцией паники на месте преступления? Скорее всего, он приписал бы их моей беременности. Но первое подобное состояние, приступ паники, случилось у меня за два дня до того, как я узнала, что беременна. Так что, если только несколько повышенное содержание гормонов не способно ускорять развитие острого панического состояния, причина должна заключаться в чем-то другом. На роль виновного может претендовать и алкоголь – в слишком больших или, наоборот, слишком малых дозах, – но первый приступ случился, когда я изрядно нагрузилась «Серым гусем», а второй – когда была трезва как стеклышко. Время от времени у меня случались провалы в памяти вследствие злоупотребления выпивкой, но приступов острой паники не было никогда. Собственно говоря, алкоголь придает мне излишней храбрости. «Смелость во хмелю, или кураж», как выражаются герои старых фильмов.