— Я лучше дьяволу исповедаюсь. Это мне привычней.

Итальянец внезапно зашелся придушенным смехом, оборвавшимся от свирепого взгляда падре Эмилио. Тот долго изучал лицо Алатристе и наконец, качнув головой, словно выносил не подлежащий обжалованью приговор, выпрямился и оправил сутану:

— Что ж, так и будет. Скоро встретишься с ним лицом к лицу.

И вышел, сопровождаемый Малатестой, который нес фонарь. Дверь захлопнулась за ними, и стало темно как в могиле.

Недаром говорят, что во сне, который служит нам и отдохновением и остережением, мы готовимся к тому, чтобы опочить навсегда. Никогда еще истина эта не представлялась мне такой непреложной, как в тот миг, когда я, весь в смертной испарине, очнулся от своего забытья, вышел из беспамятства, населенного образами, пробудился от кошмарного сна. Голый, я по-прежнему лежал вниз лицом на кровати, и спина болела просто адски. Была еще ночь. Любопытно узнать — та же самая или следующая. Дотянувшись до раны, я обнаружил перевязку. Осторожно двигаясь в темноте, убедился, что один. Внезапно всплыли в памяти недавние события — дивные и чудовищные. И тотчас я подумал о том, какая судьба постигла капитана Алатристе.

Шатаясь от слабости, сцепив зубы, чтобы не стонать, я отыскал свою одежду. Всякий раз, когда приходилось наклоняться, голова у меня шла крутом, и я боялся снова грохнуться без чувств. Я был уже почти полностью одет, но тут за дверью раздались голоса, в щели мелькнула полоска света. Наступил на кинжал, и он брякнул по полу. Я замер, но — ничего, обошлось. Осторожно вложил оружие в ножны. Потом зашнуровал башмаки.

Голоса стихли, шаги стали удаляться. Свет под дверью замерцал, постепенно становясь ярче. Я прижался к стене так, чтобы оказаться между ней и дверью, открывшейся и впустившей в комнату Анхелику де Алькесар со свечой в руке. Шерстяная шаль на плечах, волосы подобраны и сколоты на затылке. Очень спокойно, не вскрикнув от удивления, не промолвив ни единого слова, она оглядела пустую кровать. И, почувствовав, что я — за спиной, стремительно обернулась. В красноватом свете я увидел ее глаза — их ледяная синева была подобна остриям стальных клинков и поистине завораживала меня. Она открыла рот, чтобы крикнуть или что-то сказать. Но я не мог позволить ей подобной роскоши — выяснение отношений было не к месту и не ко времени. От удара, что пришелся по щеке, замутилась нестерпимая пристальность этого почти гипнотического взгляда: Анхелику отбросило назад. Еще катилась по полу выроненная свеча, и фитилек еще горел, когда я снова сжал кулак — клянусь вам, что безо всяких душевных терзаний, — и ударил во второй раз, теперь в висок. Она без чувств рухнула на кровать. Ощупью, потому что свеча погасла, я приложил ладонь ко рту Анхелики — косточки пальцев у меня ныли не меньше, чем располосованная спина, — и убедился: дышит. Это немного меня успокоило. Теперь можно действовать. Оставив чувствования до лучших времен, я добрался до окна. Распахнул. Слишком высоко. Метнулся к двери, осторожно открыл ее и оказался на площадке лестницы. Опять же ощупью дошел до узкого коридора, освещенного прилепленным к стене огарком. Покрытый ковром пол, дверь, пролет еще одной лестницы. На цыпочках я прокрался мимо двери и был уже на второй ступеньке, когда в доносящемся до меня разговоре прозвучало вдруг имя моего хозяина.