Нет, уж! Месть потомка Романи должна совершиться со спокойной уверенностью и без всякого риска: никакой поспешности, плебейской злости, женской суеты и волнения. Я медленно переходил с места на место, обдумывая все аспекты той горькой драмы, в которой собирался сыграть главную роль от начала и до самого занавеса черного цвета. Мой разум прояснился, дыхание улеглось, нервы постепенно успокоились, перспектива того, что я собирался сделать, вполне удовлетворяла меня и остужала волнующуюся кровь. Я пришел в состояние полного спокойствия и собранности. Никакое раскаяние о прошлом больше не беспокоило меня – с чего мне было оплакивать любовь, которой я никогда не имел? Они даже не стали дожидаться моей внезапной смерти – нет! Через три месяца моей счастливой семейной жизни они уже начали дурачить меня! В течение трех полных лет они предавались своей преступной любви, в то время как я, слепой мечтатель, ни о чем даже не подозревал. Теперь я осознал глубину свой раны, я оказался человеком, глубоко заблуждавшимся, жестоко обманутым. Справедливость, здравомыслие и самоуважение требовали, чтобы я как можно строже наказал этих злостных обманщиков. Страстная нежность, которую я испытывал к своей жене, исчезла. Я вырвал ее из своего сердца, как шип терновника из плоти, я отбросил прочь с отвращением, как ту мерзкую тварь, что напала на меня в склепе.

Глубокая теплая дружба, которая длилась годами между мною и Гуидо Феррари заледенела до самого основания, а на ее месте расцвела даже не ненависть, а безжалостное и беспощадное презрение. Такое же строгое презрение я испытал к самому себе, вспомнив то беспричинное веселье, с которым я так спешил – как я думал – домой, полный страстного ожидания и горевший любовью, как Ромео. Идиот, весело прыгающий вниз с вершины горной пропасти, выглядел не глупее меня! Но теперь мечта закончилась, заблуждение прошло. Я был полон сил для мести – и не замедлю ее осуществить.

Размышляя таким мрачным образом в течение часа или больше, я поставил перед собой цель, которой собирался достичь. Чтобы принять окончательное решение, я вытащил серебряное распятие, подаренное отцом Чиприано, и, поцеловав, поднял его кверху и поклялся этим святым символом никогда не отступать, не расслабляться и не отдыхать, пока не приду к полному завершению своей мести. Звезды – спокойные свидетели моей присяги, следили за мной со своих постаментов на безмолвном небе, даже соловьи умолкли на минуту, как будто они тоже слушали, ветер вздохнул печально и бросил облачко цветов жасмина, как снег, к моим ногам.

Мне показалось, что таким же образом опали последние светлые дни моей жизни – дни удовольствий, сладких иллюзий, дорогих воспоминаний – несмотря ни на что, пусть они увянут и погибнут навсегда! Поскольку впредь моя жизнь должна стать чем-то другим, чем простая гирлянда цветов: она должна превратиться в цепь из закаленной стали – жесткой, холодной и прочной, звенья которой будут достаточно крепкими, чтобы развеять по ветру две лживые жизни и заточить их в такую глубокую темницу, из которой они уже не смогут выбраться. Вот что я должен был сделать и на что окончательно решился. И, повернувшись, твердым быстрым шагом я покинул аллею. Я открыл небольшую калитку и вышел на пыльную дорогу. Лязгающий звук заставил меня оглянуться, когда я миновал главный вход Виллы Романи. Слуга – мой собственный слуга, кстати, – запирал большие ворота на ночь. Я слышал, как он задвинул засов и повернул ключ.