Филенко вроде бы остывает. После этого, сгоряча, мы пытаемся нести упирающегося Цветкова за руки и за ноги. Проходим метров сто... Понимаем: надолго не хватит. Потом тащим его волоком. Он терпит, только зубами от злости скрипит.
Окончательно выбившись из сил, делаем привал. Цветков плюхается на землю с закрытыми глазами.
Садимся поодаль, неподвижно. Хочется есть, а наши запасы уже на исходе. Жуем сухари. Так проходит еще час. Цветков больше не скандалит, встает и, опираясь на костыль, идет вперед, конечно, с нашей помощью.
Вечереет. Вскоре вдали появляется цепочка телеграфных столбов, выходим к пашне. Ободренные этим, хоть и медленно, но продолжаем идти и уже в сумерках входим в небольшое село на правом берегу Северского Донца. Надо думать, это километрах в десяти от того места, где мы с Филенко так бесстрашно форсировали реку по льду.
Мы стучимся в окно невзрачной хатенки. Хозяйка - одинокая бабка пускает не сразу. Долго убеждаю ее сквозь форточку, что мы идем на фронт, в свою часть, да вот беда: товарищ повредил ногу.
И вот, осунувшиеся, небритые, с болотной грязью на сапогах и шинелях мы вваливаемся в хату. Привести себя в порядок уже нет сил, Бросаем в угол шинели, стягиваем сапоги, вяло ополаскиваемся под рукомойником. Даже есть не хочется.
Но когда бабка ставит на стол горшок с холодной кабачковой кашей, заглатываем ее мгновенно, не чувствуя вкуса.
Цветков стелет свою шинель, ложится. Массирует вывихнутую ногу, потягивается как бы в предвкушении спокойной ночи. А мне с Филенко снова предстоит делить эту ночь на двоих.
Ефрейтор аккуратно снимает с кровати бабкино белье, складывает на сундук, бабка забирает его на печь, которая еще теплая. После этого Филенко с наслаждением тычет кулаком в матрац и предлагает:
- Ложитесь, я подежурю первым.
Я сначала мужественно отказываюсь.
Филенко настаивает:
- Перший вы, товарищ старший лейтенант!
После этого мои возражения становятся неуверенными и переходят в какое-то бормотание. Сам себя уже не слышу и, что говорит Филенко, не разбираю. Расстегиваю кобуру и сую свой "вальтер" за пазуху. Потом достаю из полевой сумки "браунинг" Цветкова, прячу под подушку. Зачем я это делаю? Все равно первым буду дежурить я. Вот только посижу пять минут... Вот только прилягу на пять минут... Все равно первым дежурить буду я...
Филенко сидит в дверях верхом на табуретке. В руках автомат. А голова его клонится, клонится книзу. Лишь бы не уснул. Нет, так нельзя. Первым дежурить стану я.
Встаю. Иду по полу, словно по воздуху, беру у него автомат. Я что-то говорю - и слов не слышно. Он говорит что-то - и слов не слышно. Потому что все это уже во сне.
...Крик. Внезапный, пронзительный крик бабки.
В комнате полутемно, лампадка еще чадит. И ни Филенко, ни Цветкова. Выхватив из-за пазухи пистолет, выбегаю на кухню. Бабка вопит, машет на сени. Бросаюсь туда. С порога приподнимается на локтях Филенко. Кричу:
- Где Цветков?!
В ответ полустон:
- В лис побиг...
Босиком в одной гимнастерке выскакиваю из хаты. Лес чернеет вдали. Бегу так, как никогда не бегал, не обращая внимания на колдобины и смерзшиеся комки грязи. Какие-то тени путаются впереди. Одна из них как будто бы движется. Стреляю. Пробежав несколько шагов, снова стреляю. Тень исчезла.