Выехав за Кале, убийцы подняли беспилотник и поехали по дороге в Париж – беспилотник нужен был на случай неприятностей впереди.
Франция в эти годы сильно различалась. Наверное, можно было говорить о нескольких Франциях… да и не только Франциях, надо сказать…
Те местности, которые контролировал «Национальный фронт»[37], были полны жизни. На полях работали люди, трудилась техника, за поясом у многих был пистолет, а в машинах лежали и автоматы, у многих были трофейные «калашниковы», которые до сих пор отлично делали свое дело. В городках велась торговля, можно было перекусить и выпить кофе. У дорог не торговали всем, чем попало, и те, кто хотел что-то купить, шли на рынок. Работали и предприятия… в общем, нормальная жизнь, насколько она может быть нормальной после гражданской войны. Баррикады на дорогах, укрепленные посты, проверки документов, бронетранспортеры. В одном месте они видели выведенные на возвышенность, на прямую наводку танки «Леклерк» – с этой позиции они запросто могли обстреливать долину…
Ближе к Парижу свидетельства нормальной жизни стали уступать свидетельствам жизни ненормальной, страшной, но упорной и цепкой, как рак, все разъедающей, как ржавчина…
Первым свидетельством постигшей страну катастрофы были придорожные базары. Они так и тянулись по обе стороны от дороги, там, где это было возможно. Дети, босоногие и оборванные, черные и белые, моментально облепляли машины, как только они останавливались, предлагая все, что угодно, – от поддельных, а может, даже и настоящих золотых украшений до остановиться и переспать с молоденькой девственницей. Не было никакого сомнения в том, что тот, кто здесь остановится, скорее всего найдет здесь свой конец, сгинув без следа, как в болоте…
По обе стороны от дороги дымили костры. Обглодав некогда сильнейшую в Европе страну, как падальщики обгладывают до костей тушу павшей клячи, «французы» разных цветов кожи, которых напускали в страну едва ли не больше, чем коренных жителей, перебирались поближе к дороге, которая становилась источником жизни. Где-то стреляли, может, проверяли автомат, а может – и на поражение…
Через городки, некогда полные жизни, следовало проезжать как можно быстрее, ни в коем случае не останавливаясь. Любая остановка – смерть, бросятся, как стая волков на отбившегося лося. Вой муэдзинов с построенных то тут, то там минаретов – эти минареты были как сторожевые вышки на захваченной территории, они столбили то, что уже принадлежало им, и с них – удобно было смотреть на то, что им еще не принадлежало, но, несомненно, будет принадлежать. Столпотворение на дорогах – рев ослов и мулов, которых завезли сюда с Востока, чтобы не тратиться на бензин, вязкая каша побитых, кое-как восстановленных машин: когда наступало время намаза, водители бросали машины на дороге и прямо на обочине расстилали молитвенный коврик. Халяльные едальни – там подавали рис, шаурму собачью и баранью (собачью выдавали за говяжью, и мусульман это почему-то не смущало), какие-то африканские блюда. Стада коз и овец паслись на некогда благодатных полях близ Луары, в некогда дорогущих замках времен Людовиков стояли вооруженные до зубов джамааты. Около едален не протолкнуться от машин и мотоциклов, много японских и китайских пикапов, на них защищенные самодельной броней и щитами из труб большого диаметра пулеметы, старые, но смертоносные. Иногда эти машины начинают движение и несутся по автостраде неведомо куда, занимая все полосы движения – кажется, что это сцены ливийской и сирийской гражданских войн, которые теперь разыгрывались здесь, в долине Луары, как проклятие и месть тем, кто затевал «распространение демократии за пределы Европы». Совершенно не видно женщин, тех самых легендарных французских женщин, о знакомстве с которыми мужчины разных национальностей рассказывали друг другу с придыханием и нередко врали. Никто не смел больше выйти на улицу без паранджи, и даже в парандже было опасно. Чтобы женщина могла ходить по улице в безопасности, ее должен был сопровождать мужчина из родственников. Если же не сопровождает – значит, мужчины из родственников не ценят эту женщину, а если не ценят – значит, могут не ценить и другие мужчины. Логика в таких рассуждениях была абсолютной.