– Со школьной программой он, как я понимаю, всегда справлялся?

– Да, здесь разве что несамостоятельность его. Без меня за уроки нипочем не сядет. А когда я ему помогаю, он неплохо соображает и делает хоть и медленно, но правильно и аккуратно.

– А как сейчас у Емели с социальным функционированием?

– Да вот никак, – покачала головой мать. – В магазин хлеба купить – и то сам не пойдет: «Я боюсь!» Но по дому мне помогает, что скажу, то и сделает. Мыться до сих пор сам не умеет, хотя воду любит. В школу я его до сих пор провожаю и встречаю, мы потом с ним в магазин идем, или в поликлинику, или куда еще надо. Ни с кем из ребят за все годы в школе так и не сдружился, никуда сам не ходит…

– Может быть, они его дразнят?

– Когда-то дразнили, конечно, но у них в начальной школе хорошая учительница была, как-то она всё сглаживала. А сейчас все в классе привыкли уже и просто внимания не обращают…

– Так. Медики ничего не поняли и ничего не нашли. Но что им Емеля – перед ними много детей проходит. А вот у вас он – единственный сын. Вы-то сами что уже делали, чтобы приспособить его к миру?

– Я? Да так… ну, все рекомендации выполняла – врачей, логопеда, учителей. Разговаривала с ним всегда много, книги читала… Что же еще?

– Я имею в виду социальную жизнь. Вы же понимаете: у парня сохранный интеллект, но вот закончит он таким школу, даже, допустим, институт, а дальше-то что? Так и будете за руку водить?

– Ну, значит, такой мой крест…

– Ну уж нет! – внезапно разозлилась я. – До ваших крестов мне, если честно, дела нет, а вот у Емели своя, отдельная жизнь, и она только начинается. А у него наверняка есть возможности адаптации… Будете водить его ко мне раз в неделю!

И еще я по какому-то внезапному наитию добавила:

– Вот, видите: я это и здесь в карточке для невропатолога пишу!

Обычно я никаких записей в карточках не делаю, но здесь как-то поняла: надо!

С Емелей мы работали так: вместе придумывали, и он аккуратно записывал на листочке по пунктам план на неделю. Приблизительно так:

1)

Сходить одному в булочную и купить себе кексик, а маме – булочку с помадкой.

2) Вымыть себе голову.

3)

Спросить у соседки по парте, какие сериалы ей нравятся.

4)

Спросить на улице у молодого мужчины, как пройти на улицу Костюшко, и т. д., и т. п.

Через неделю Емеля приходил ко мне с этим листочком, на котором стояли плюсики или минусы. Мы все обсуждали, несделанное переносили на следующий листочек и дописывали новое. Прогресс был очевиден. К концу третьего месяца Емеля впервые в жизни пошел на классную (новогоднюю!) вечеринку и даже помогал девочкам двигать и накрывать столы (потом, правда, час простоял у стены, ни с кем не общаясь, а потом и вовсе позвонил маме и сбежал, но все же, все же…). Мне казалось, что даже голос у него стал ниже и выражение лица не такое дебильное. Но, может быть, это я просто привыкла и себя обманываю?

А вот с мамой контакт как-то не ладился, и я совершенно не понимала, в чем дело. Я вовсю нахваливала ей успехи ее сына, всячески втягивала ее в сотрудничество. Ну должна же она видеть, что парень явно становится более самостоятельным, и радоваться этому! Вот он уже и из школы стал сам домой приходить… Посоветовавшись с нашим врачом лечебной физкультуры, я предложила Емеле и его маме комплекс ежедневной гимнастики.