Статский советник остался на веранде. Последние годы, живя в Ставрополе, он все больше любил одиночество и старался избегать по возможности шумных компаний. Однако он не был похож на раздражительного и вредного мизантропа, уставшего от человеческого общения. Нет. Это происходило, вероятно, оттого, что только наедине с самим собой можно было созерцать мир в его бесконечном многообразии и глубине.

Когда звезды, точно лампады, озарили небо, Клим Пантелеевич поймал себя на мысли, что, опять, как в далеком детстве, он подумал о смерти. И о том, что именно по дорожке Млечного Пути уходят в иной мир освободившиеся от тела души. Невольно вспомнились строки Ибн Сины:

«Вот и я никак не размотаю до конца этот клубок убийств. Интересно, что мне покажет судебный следователь? Ладно, пора спать. Завтра трудный день».

Дипломат прошел в дом и уже не слышал ни стрекотания цикад, ни надрывного крика ночной птицы, запутавшейся в ветвях и звавшей на помощь.

– Ну вот, извольте ознакомиться. И зачем было волноваться? – проговорил судебный следователь и выдавил из себя улыбку.

Ардашев быстро пробежал глазами текст и осведомился:

– А нельзя ли взглянуть на фотографии?

– Карточки? Они, наверное, еще не готовы. Но вы не волнуйтесь. Я сейчас распоряжусь.

Он поднялся из-за стола и покинул комнату. Вернувшись, следователь развел руками и провещал:

– Какая жалость! Фотограф уехал на место происшествия. А ключи от лаборатории хранятся лишь у него. Но вы не беспокойтесь, как только он появится, мы сразу же вас снова вызовем.

– Я живу в Зергенде. И мне недосуг каждый раз мотаться в адлие. А посему я дождусь его здесь, в вашем кабинете.

– Как хотите, – с наигранным безразличием выговорил Мохаммед-Таги и уселся на место. Он сунул в рот черешневую трубку и закурил. Комната постепенно стала наполняться горьким дымом. Перс с интересом смотрел на гостя, который, судя по выражению лица, удовольствия от присутствия курильщика не испытывал.

Клим Пантелеевич тем временем извлек из внутреннего кармана записную книжку в дорогом кожаном переплете и с невозмутимым видом начал делать в ней пометки. Не отрывая глаз от текста, статский советник проронил:

– Сударь, соблаговолите перестать курить либо откройте окно.

Следователь, явно не ожидавший такой реплики, с большим неудовольствием выполнил просьбу и куда-то вышел. Примерно через четверть часа Ардашев закончил писать. Достав жестяную коробочку монпансье, он выудил красную ландринку, положил ее под язык, и принялся размышлять:

«Протокол чрезвычайно скуп; в нем нет никаких зацепок, позволяющих выйти на убийцу Байкова. Но, несомненно, это далеко не первый экземпляр. И даже не второй. Об этом свидетельствует твердый характер почерка и отсутствие малейших помарок. Письмоводитель слишком старался. Каллиграфия безупречная. Размеры букв выверены, точно писались под линейку. Обычно так выводят для самых высоких начальников. Значит, они что-то обнаружили на месте преступления, но не знали, стоит ли этот факт заносить в следственный документ. И поэтому совещались, согласовывали текст и многократно переписывали. Пожалуй, это единственное, что бросается в глаза».