– Нет-нет, что вы, Клим Пантелеевич, как можно-с…

Тут же подкатила коляска.

– Коджа мери, саиб?[69] – осведомился у Ардашева возница.

– Хиабан Алаэд-Довлэ, – на прекрасном персидском выговорила репортерша.

Сурчи кивнул, и экипаж тронулся.

– Ах, как умело вам удалось вывести на чистую воду старикашку Ромберга! – весело выговорила дама.

– А разве он старик? – несмело переспросил Ардашев.

– О да! Ему не меньше пятидесяти. А может, и больше!

– Выходит, – грустно вздохнул бывший присяжный поверенный, – пройдет четыре года, и очаровательные красавицы будут величать меня «старикашкой»?

– О нет! Конечно же, нет! – воскликнула дама, – Вы – совсем другое дело! Вы – джентльмен.

– Как мистер Фог? – улыбнулся статский советник.

– Ну нет, что вы! – она покачала головой и сморщила носик. – Вильям только хочет быть джентльменом, а вы давно джентльмен. А правда, жаль, что во французском языке, как и в русском, нет точного синонима этого слова?

– А «chevalier»[70] не подойдет?

– Возможно, – согласилась она, потом задумалась, подняла глаза к небу и добавила: – Но, согласитесь, выражение «chevalier de la triste figure»[71] как-то умоляет его значение, не правда ли?

– Пожалуй, вы правы, только…

– Что?

– Мне доводилось видеть англичан, которых окружающие считали настоящими джентльменами, но на деле они таковыми не являлись. И в этом нет ничего удивительного. Знаете, у нас, у русских, имеется собственное интересное лексическое изобретение – словечко «интеллигент».

– А! Знаю-знаю! – как ребенок она захлопала в ладоши. – Этим человеком был Антон Чехов.

– Вероятно, да. Можно сказать, что Чехов – самый правильный русский писатель.

– Как это «правильный»?

– Видите ли, когда в пьесе «Дядя Ваня» он использовал известную теперь всем фразу: «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», то великий писатель устами своего героя высказывал собственное мнение о той модели поведения, к которой каждый должен стремиться. Но часто бывает так, что автор на страницах своей книги провозглашает высокие идеалы, а сам им не следует. Но Чехов – другое дело. Он, как вспоминают современники, и в жизни отличался чрезвычайной аккуратностью, слыл гостеприимным хозяином, был скромен и отзывчив. Про таких говорят: человек благонравной души. Он писал как думал и жил как писал.

– А знаете, – она повернула голову, и Клим Пантелеевич не только уловил нежный аромат дорогих духов, но и почувствовал ее теплое дыхание, – я бы не удивилась, если бы узнала, что вы тоже писатель.

Статский советник улыбнулся, но ничего не ответил. Ему было хорошо. Хорошо и спокойно. Так, как будто он ехал не по Хиабан Алаэд-Довлэ, а по Николаевскому проспекту в Ставрополе. Жара давно спала. Могучие платаны отбрасывали длинные тени на мостовую. Пегая лошадка бежала трусцой и мерно стучала копытами. Рядом с ним сидела очаровательная спутница, которая к тому же к нему явно благоволила.

– А вот и мой дом, – грустно вымолвила мадам Ренни и указала на солидный особняк европейского вида.

– Инджо[72], – бросил Ардашев извозчику, и коляска остановилась. Он помог даме выбраться из экипажа и проводил до двери.