У меня никогда не было вазы за всю мою жизнь. Во время войны я жила в казарме вместе с другими медсестрами, сперва при госпитале «Пемброк», затем при полевом госпитале во Франции, но и до того мы никогда нигде не жили подолгу, чтобы позволить себе приобрести нечто подобное.
Впрочем, — заметила я про себя, — даже если бы у меня и была ваза, дядюшка Лэм наверняка приспособил бы ее под свои черепки прежде, чем я успела бы поставить в нее букет маргариток.
Квентин Лэмберт Бошан… «Кью», как его называли друзья и студенты-археологи. «Доктор Бошан» для коллег-ученых, среди которых он проводил всю свою жизнь. А для меня — просто «дядюшка Лэм».
Единственный брат моего отца и мой единственный живой родственник, — я оказалась у него с пяти лет после того, как родители погибли в дорожной катастрофе. Он как раз собирался в экспедицию на Средний Восток и отложил поездку, чтобы организовать похороны, распорядиться наследством моих родителей и отдать меня в частный пансионат, куда я наотрез отказалась ехать.
Столкнувшись с необходимостью насильно отдирать мои пухлые пальчики от дверцы машины и волочь меня по ступеням школы, дядюшка Лэм, ненавидевший любые конфликты, обреченно вздохнул и, наконец, пожал плечами, наплевав на всякий здравый смысл. Он выбросил его в окошко вместе с моей новой соломенной шляпкой.
— Ужасное уродство, — пробормотал он, глядя, как она катится по дороге, едва виднеясь в зеркале заднего вида, когда мы уезжали прочь. — И вообще, женщинам они совершенно не идут. — С этими словами он сердито уставился на меня.
— Вот что я тебе скажу, — продолжил он угрожающим тоном. — Я запрещаю тебе играть с моими персидскими надгробными фигурками. Все что угодно, но только не это. Тебе ясно?
Я с удовлетворенным видом кивнула и отправилась вместе с ним на Средний Восток, затем в Южную Америку и еще в десятки экспедиций по всему миру. Читать и писать я научилась по его дневникам, выучилась копать выгребные ямы, кипятить воду и делать еще многое из того, что считалось совершенно неподходящим для юной леди, — пока наконец не познакомилась с симпатичным темноволосым историком, приехавшим к дядюшке Лэму за консультацией относительно французской философии и ее отношения к египетской религии.
Даже после свадьбы мы с Фрэнком вели прежнюю бродячую жизнь, разрываясь между конференциями на континенте и съемными квартирами в Англии, пока наконец не началась война, и он не стал офицером разведки в MI-6, а я не сделалась медсестрой. Хотя к тому времени мы были женаты уже восемь лет, лишь сейчас в Оксфорде у нас должен был появиться наш первый настоящий дом.
Покрепче зажав сумочку подмышкой, я решительно вошла в лавку и купила все три вазы.
Фрэнка я встретила на углу Хай-стрит и Герсайд-роуд, и дальше мы пошли вместе. При виде моих покупок он поднял брови.
— Вазы? — Он улыбнулся. — Великолепно. Может, хоть теперь ты перестанешь класть цветы в мои книги.
— Это не цветы. Это образцы. И ты сам первым предложил, чтобы я занялась ботаникой. Чтобы было чем заняться, — напомнила я ему.
— Верно, — добродушно кивнул он. — Но я и представить себе не мог, что отныне мне постоянно будет сыпаться на колени какая-то зелень всякий раз, как я открою книгу. Что это за бурая мерзость, которую ты сунула в Бэнкса?