— Я всю зиму санитаркой работала. В шестьдесят седьмой больнице.
— Ну и что?
— Нужна производственная практика, — сказала Вера.
— Но это полный бред!
— Что вы от меня хотите? — спросила Вера. — В столовую обратно? Пожалуйста. Я тоже все сначала спрашивала: зачем, почему, какой смысл, с какой стати? А это абсолютна никому не нужно. Я для вас никакой ценности не представляю. Главное, я поняла: не сопротивляться механизму всего, и тогда вынесет, понимаете?
— Какому механизму? — спросила Надя.
— Механизму всего, — повторила девочка. — Вы на меня не смотрите такими глазами.
— В столовую иди, в столовую, — сказала Надя. — Или вообще на скамеечку сидеть. Сколько вас таких собралось: чуть что, руки кверху! Вы что, с ума сошли? Кто тебя научил, вот так, как… В столовую!
— Пожалуйста, только вы не кричите.
Работа тем и хороша, что успокаивает. Надя закрепила штамповку, включила станок. Все пошло верно, неспешно, обыкновенно. Главное — чтоб никто не мешал.
Подошел мастер.
— Тебя Григорий Матвеевич зовет.
— А что такое?
— Не знаю. Пришли к тебе, зовут.
— Василий Михайлович, скажи ему, что я не могу.
— Иди, иди.
— Но я не могу!
— Выключай станок!
Григорий Матвеевич, начальник цеха, нисколько не походил сегодня на того, вчерашнего, задерганного и нервного. Сегодня он был спокоен, ровен, самостоятелен — совсем другой человек.
Он провел Надю в свой кабинет. Тут же, рядом с цехом, где напротив окон (зелень за окнами, солнце) сидела женщина. Как только они вошли, Надя и Григорий Матвеевич, она сразу же встала. Рабочий халат, косынка. Какие-то бумаги в руках. Какая она — против окон не рассмотришь.
— Вот, Надя, это к тебе, — сказал Григорий Матвеевич.
— Беседуйте. — И ушел.
— Вы уж меня извините, — сказала женщина негромко.
— Да вы садитесь. — Надя разглядывала вблизи ее немолодое отекшее слегка лицо. — Садитесь… — И сама села.
— Вы уж извините… — повторила женщина.
— Да что вы все время извиняетесь? — спросила Надя. — Вы из какого цеха?
— Из седьмого.
— Если у вас что-нибудь серьезное, — сказала Надя, — то, честное слово, зря вы ко мне обращаетесь. У меня ни прав, ничего. Я же только кандидат в депутаты. Меня же еще могут и не избрать.
— Такого не бывает, — сказала женщина.
— Бывает — не бывает, а толку от меня пока что никакого. Это я вам сразу говорю… Что у вас?
— Сын у меня в тюрьме.
Надя удивленно посмотрела на нее:
— Где?
— В тюрьме, — повторила женщина. — Теперь вся надежда на вас… Вот тут все написано, — она протянула Наде бумаги.
— Это я после посмотрю, — сказала Надя. — За что — в тюрьме?
— По глупости… Мальчишка еще…
— Это понятно, что по глупости… И все-таки: за что посадили?
— За изнасилование, — сказала женщина.
— За что? — переспросила Надя.
Женщина молчала.
— Так, — сказала Надя. — И сколько ему дали?
— Десять лет…
— Мало! — Надя встала. — Ох, мало! Пожалели! Десять лет! Да таких раньше камнями забивали! Без всякого суда!
Женщина смотрела на Надю испуганными глазами.
— Ничего себе — мальчишка! — Надя уже не сдерживала себя. — По глупости! Я бы таких только расстреливала! Или посылала бы на какие-нибудь урановые рудники, чтобы там они подыхали медленной смертью!