— Понимаю, а вы?

Карвахаль неожиданно вздохнул и стал куда серьёзнее.

— Вы не глупы и хорошо действуете. Но ваши подозрения беспочвенны. Долорес боится змей и конца света, но очень мало чего между этими крайностями, и, как и все умные женщины, она влюбилась по глупости. Я не одобрял её увлечения женатым мужчиной, хоть и готов был признать, что ему не повезло. Я жалел Тэйтона, но злился. Однако уговорить сестру порвать с ним не мог. Я говорил и с ним. Англичанин, увы, уважает ваши мнения, но совершенно не интересуется вашими чувствами. Он сказал, что не может отказаться от Долорес, не может развестись с женой, и даже не может пустить себе пулю в лоб. Этого-де не одобряет последняя папская энциклика, — невесело усмехнулся он. — Но, если без шуток, да, я порицал выбор сестры и был зол на Тэйтона.

— В итоге вы отчаялись…

— С чего бы отчаиваться тому, кто ни на что не надеется? — пожал плечами Карвахаль. — Я считал ситуацию безнадёжной, но мне и в голову бы не пришло убить миссис Тэйтон.

— А разве это не было бы решением ваших проблем? Ведь теперь они смогут пожениться?

— Это не мои проблемы, — устало обронил Карвахаль, — и разбивать одной женщине голову затем, чтобы другая могла занять её место — это совсем не по-божески.

Эта последняя фраза странно изумила Аманатидиса, хоть она полностью совпадала с тем, что думал он сам. Он нехотя продолжил допрос.

— Ну а ваша сестра…

— Способна ли она разбить голову сопернице? Нет, за это я ручаюсь. Можете с ней поговорить, но она была удивлена… то есть сильно потрясена этим убийством.

— Я поговорю с ней, а пока мне хотелось бы получить ответ на ещё один вопрос. Только мне хотелось получить или искренний ответ или никакого.

Рамон Карвахаль молча кивнул, обещав, что или промолчит, или будет честен.

— Что из себя представляла миссис Тэйтон?

Карвахаль откинулся на кресло, глаза его заискрились, и Аманатидис понял, что испанец с трудом сдерживает смех.

— Простите, господин Аманатидис, но вы поставили меня в чертовски трудное положение. Мама учила меня никогда не лгать, а отец — не говорить ни об одной женщине дурно.

— Я вас понял, — быстро подхватил Аманатидис, — вы склонны считать миссис Тэйтон дурной женщиной. Но как мог на ней жениться Тэйтон?

Карвахаль снова пожал плечами.

— Наверное, потому, что женился совсем молодым. В молодости мы мало понимаем женщин, и бесчувственность часто принимаем за скромность, тупость — за девичью сдержанность, полнейшую пустоту за милую застенчивость — одним словом, в любой гусыне склонны видеть лебедя. Он, как мне кажется, принял ненасытную чувственность за пылкость души, а очаровательное личико — за полноту личности. Это обычная ошибка: сотни мужчин выбирают красоту, а оказываются мужьями то расчётливых стерв, то ледяных снежных королев, то навязчивых прилипал, то блудных девок, то откровенных дурочек.

Аманатидис мягко поинтересовался:

— Ваша жалость была к нему обусловлена этими обстоятельствами?

— Да.

— Ну, а что вы скажете о синьоре Бельграно и о мсье Лану?

— Франсиско? Пако никогда не стал бы её убивать. Что до Рене… — Карвахаль неожиданно умолк. Он почесал висок, потом махнул рукой. — Недавно нам улыбнулась удача. Очень интересная находка. После все немного выпили. Так вот к подвыпившему Рене в темноте подкралась эта…особа. Он перепугался до смерти и завизжал так, что я был уверен, что кричала женщина. Она приставала и к Бельграно. Он тоже шарахался от неё. На два замка запирался.