«А жизнь-то, кажется, продолжается. И даже, по своему обыкновению, бьет ключом, хотя и дала промашку, попав не по пустой голове, а по сердцу. И действительно, какой смысл лупить по сплошной кости – пробивать там все равно нечего, все мозги в позвоночнике. А сердечко-то у меня поистрепалось за последние годы, не по Сеньке шапка, не по моим силам объем работы Феликса Эдмундовича или Лаврентия Павловича. А тут еще Мишка сгинул… Нашла жизнь (или судьба?) уязвимый орган и, пожалуй, не промахнулась, это я сгоряча охулку на нее положил, попала куда целила. Боюсь, мне не так много осталось прогрессорствовать, а столько еще не сделано… И ведь среди предков ни у кого сердечных болезней не припомню».
Благодаря стиханию боли заработали и органы чувств. Аркадий ощутил задницей твердую, слишком узкую для сидения на ней ступеньку, чью-то мощную руку, осторожно придерживавшую его в сидячем положении и, вероятно, удержавшую от падения вниз. Иначе полетел бы наказной атаман кувырком по ступенькам, а то и ласточкой на землю, пробив телом перила. Открыв глаза, попаданец обнаружил совсем близко толстомясую, небритую рожу Бугаенко. Впрочем, в данный момент это, безусловно, было лицо, а не рожа, встревоженное, обеспокоенное, взволнованное.
«И поддерживает он меня – несмотря на свою силищу – аккуратно, можно сказать, нежно. Будь я или он голубым и застань нас в такой позе партнер… ох, скандал бы разразился… Слава богу, ни его, ни меня в таком не заподозришь. Н-да… а ведь он меня спас: джуры шли сзади на несколько шагов, падая, я их посносил бы к известной матери, поломавшись в придачу к сердечному приступу. А я его черт знает в чем подозревал, да и, честно говоря, испытывал антипатию. Хреновый я колдун, то симпатизирую подонку, то сдуру презираю достойного человека».
Аркадий хотел попросить Бугаенко не обнимать себя за плечи, однако передумал, не начав шевелить губами. Боль в груди из сбивающей с ног, лишающей сознания превратилась в просто сильную, терпимую. По крайней мере переносимую для казацкого атамана – не выживали здесь слабаки, но уверенности, что сможет самостоятельно хотя бы сидеть, у него не было. Так они и просидели, тесно прижавшись друг к другу, до появления джуры наказного атамана, Левка. Топот его подкованных сапог стал слышен еще до начала подъема юноши по лестнице. Это-то, несмотря на продолжавшуюся дуэль гиреевских топчи и казацких пушкарей. Попаданец привычно отметил – успел уже стать настоящим специалистом в артиллерии семнадцатого века – свои артиллеристы стреляют заметно чаще, зато враги палят из стволов куда большего калибра. И то, и другое сюрпризом не было.
Джура подбежал взмокший, взъерошенный и, вопреки обыкновению, не скрывающий своей взволнованности. Его попытка немедленно отчитаться не удалась: от быстрого бега вверх по лестнице парень нешуточно запыхался и первые секунды с шумом глотал воздух, будто большая, выброшенная на берег рыба.
«Впрочем, вроде бы рыбы на берегу дышат бесшумно. По крайней мере для человеческого слуха. Куда же он бегал?»