Я застонал. Я знал, как управиться с подростками пятнадцати-шестнадцати лет, но никогда не имел дела с восьмилетней мелюзгой. Если откровенно, шумная детвора меня раздражает. На службах дети вечно егозят, а родители — ноль внимания.
— Может, кто-нибудь другой за ними приглядит? — спросил я. — Эти малыши ужасные непоседы. Боюсь, у меня не хватит терпения.
— Так воспитай его в себе. — Улыбка архиепископа опять угасла. — Воспитай, Одран. Впрочем, Том их усмирил, тебе не о чем беспокоиться. — Джим рассмеялся: — Знаешь, как эти служки его прозвали? Сатана! Прости меня, Господи, но это смешно, да?
Я оторопел:
— Это ужасно.
— Будет тебе, они же дети. Безгрешные, когда не врут. Мальчишки всегда выдумывают прозвища. Помнишь, в семинарии мы тоже награждали священников кличками?
— Да, но не столь жуткими.
Повисло молчание; архиепископ явно еще что-то удумал.
— Тут еще кое-что, — сказал он.
— Да?
— Вопрос щекотливый. Не для огласки.
— Разумеется.
Архиепископ поразмыслил и тряхнул головой:
— Нет, не к спеху. Скажу в другой раз. — Он прикрыл веки, и я уж решил, что он собрался вздремнуть, но глаза его вдруг распахнулись. — Все хотел спросить — твой племянник пишет книги, верно?
Я кивнул, удивленный и слегка встревоженный столь резкой переменой темы:
— Да, Джонас.
— Джонас Рамсфйелд. Ничего себе имечко. Отец его швед, что ли?
— Норвежец.
— Нынче парень не сходит с газетных страниц, да? Я тут как-то видел его в вечерних новостях, он говорил о своей книге. Кажется, ее экранизируют?
— Да, верно.
— Похоже, он знает свое дело. Говорил очень хорошо. А ведь совсем молодой. Сколько ему?
— Двадцать один.
— Вот что называется дар Божий, — покивал архиепископ.
— Не знаю, хорошо ли все это в столь юном возрасте.
— Ничего, удачи ему. Правда, я не читал его книги.
— Их всего две.
— Вот обе и не читал. А ты, наверное, прочел?
— Да, конечно.
— И что, хорошие? Я слышал, там полно матерщины. И сплошь про то, как парни с девками кувыркаются. Что это вообще за книги? Грязное чтиво?
— В них все не так уж плохо, — улыбнулся я. — Наверное, он сказал бы, что передает живую речь. И что пишет не для стариков вроде нас.
— А молодежи нравится, да? Но ведь это не творчество, скажи? Не литература. Не помню, чтобы У. Б. Йейтс отплывал в сучий Византий или Пэдди Кавана рассуждал о сраной слякоти Монахэна[5].
Опешив от грубых слов, я изготовился к защите племянника:
— Но вы сами сказали, что не читали его книги.
— Необязательно есть кошатину, дабы убедиться, что она тебе не по вкусу, — парировал архиепископ. — И раз уж мы об этом заговорили, лучше тебе помалкивать и не афишировать свое родство с ним. Это будет неприглядно.
В голове роилась сотня ответов, но я прикусил язык.
— Послушай, Одран, я понимаю, для тебя все это как гром среди ясного неба. — Подавшись вперед, архиепископ вернулся к теме, которую я счел закрытой, но, видимо, она не давала ему покоя: — Однако мы с Томом все обсудили, и он полагает, что ты — лучшая кандидатура. Он в тебе абсолютно уверен. И я тоже. Доверься мне, хорошо?
— Конечно, ваше преосвященство. Просто я удивляюсь, что Том меня рекомендовал, вот и все. Не поговорив со мной.