— Канада — это понятно, она наполовину украинская, — сказал Саня.
— И наполовину американская, — добавил я.
— А на оставшуюся часть нацистская, — сказал Захарченко. — После войны все нацисты туда посбегали.
— В Канаде очень мощная украинская диаспора, — продолжал Саня. — Причём она там двойная, потому что на западе Канады украинцы ещё с начала XX века селились. А вот на востоке, где столица, — там весь вермахт и вся дивизия «Галичина» сидит, вернее, их наследнички. У них очень сильное лобби там.
— …Порошенко подписал указ об удалении русского языка из паспортов, — спустя несколько минут молчания рассказал Саня очередную новость. — И пусть потом не говорят нам, что они любят русских.
— Они русских могут не любить, — сказал Захарченко устало. — Но они должны уважать граждан своей собственной страны. Половина населения считает русский язык родным. 80 % населения Украины, выбирая язык постоянного общения, называют русский. То есть, язык большинства убрали из паспортов. Это не поддаётся здравому осмыслению: родная речь основной части страны находится вне закона. Таких стран в мире больше нет… И этой в нынешнем виде не будет.
Через час, на открытии консервного завода Захарченко был уже бодр, как ни в чём не бывало — словно проспал положенные восемь часов.
Возле центрального входа заводского цеха столпились работники, вернее, работницы — принаряженные и очень радостные женщины — в шубах, норковых шапках с хвостами, сапоги на каблуках.
Русь боярская, крестьянская, посадская, средневековая — она непобедима.
В руках женщины держали местные газеты с портретом Захарченко на первой полосе; не с пустыми же руками им стоять.
Начальство вынесло главе хлеб-соль, глава попробовал, и передал своему начальнику охраны — красивому, костистому, высокому греку лет тридцати; полковнику, остряку и хохмачу — при этом в нужный момент всегда собранному и жёсткому. (Нигде я не видел так много красивых и молодых полковников, как на Донбассе.)
В здание начальник охраны вошёл с этим самым хлебом-солью в руках; по глазам было видно, что новая роль его забавляет.
В отдельном помещении на столике была выставлена продукция завода: три вида консервов.
Захарченко — своим ножом — вскрыл банки, и с того же ножа, с отменным аппетитом, съел из каждой банки по, минимум, половине; бессонная ночь пробудила аппетит.
Эту, сказал, досолить, эта самая лучшая, а эта жирновата.
Минут через десять зашёл в эту комнату и начальник охраны.
— Попробуй консервы, — велел ему Захарченко. — Посмотрим, насколько совпадём с тобою.
Костистый грек с весёлыми глазами аккуратно взял вилку, съел из каждой банки по небольшому кусочку, медленно опуская веки и словно прислушиваясь к себе.
— Эту, — сказал, — досолить, эта — самый раз, эта… немножко жирновата.
Уже на улице Захарченко сказали, что на заводе работает женщина, сын которой служит в украинской армии. Она сама в этом призналась, и сына не может простить.
«Что с ней делать?» — спросили Захарченко.
А ничего. Ничего не надо делать.
Народ, собравшийся на открытие цеха, не расходился, но довольно, по-весеннему, галдел.