— Понимаю. Но кто заварил эту кашу? Радован: он первым унизил тебя. Ни за что. Западло так с фронтовыми товарищами… После всего, что мы для него сделали. Столько лет, жертв, стрема.

— Да уж, фронтовой товарищ так бы не бортанул.

— А я что говорю? Слить боевого товарища безо всякого уважения к заслугам! Мой дед рассказывал мне одну историю, которая приключилась с ним на Второй мировой. Я тебе еще не говорил про великий лагерный пост?

Мрадо покачал головой.

— Так вот, дед мой подался в партизаны. Зимой сорок второго его схватили усташи. Бросили в немецкий концлагерь под Крагуевацем. Условия жуткие: ни пожрать, ни семью повидать, а по роже огребаешь, почитай, каждый день. Болели, мерли как мухи: от тифа, туберкулеза, пневмонии. Но дед у меня двужильный. И не думал помирать. А тут дело к Пасхе. Дед и еще несколько заключенных решили встретить Пасху по-христиански. Поститься, по нашему православному обычаю. А работали они тогда на заводе, что ли. Шины делали. С семи утра до двенадцати ночи, на день им выдавали крошечную пайку, чтоб с голоду не подохли. А немецкий надзиратель просек, что сербы постятся — мясо, яйца, молоко в сторонку откладывают, в память о страданиях Христа. Тогда разыскал он лагерного начальника, говорит, мол, так и так, выдайте дополнительный провиант. И значит, на том заводе, где мой дед ишачил, прямо на полу накрывает конкретную поляну. А там ветчина, колбаски, котлеты, печенка, рыбка, сыр, яйца. Дед и до поста-то был скелет скелетом. Цинга у него была или типа того: шести лет от роду все зубы растерял. Ну, надзиратель сзывает всех и говорит: кто сядет, мол, за стол, того на неделю освобождаю от работы. Прикинь, какое искушение: в кои-то веки нажраться от пуза. Отдохнуть. Да только они клятву себе дали: пост православный до конца выдержать. Надзиратель тогда давай их силком к столу подтаскивать. Одного накормил-таки, гад. Руки заломал, еду в рот пихает. Дед посмотрел-посмотрел, взял ломик да фрица по башке.

— Так ему и надо! — не удержавшись, воскликнул Мрадо.

— Ага, подбил фрица. Я, тогда еще малец, спрашиваю: как же ты, мол, деда, не побоялся? И знаешь, что он ответил?

— Нет. Я в первый раз эту историю слышу.

— Он ответил: знаешь, я в Бога-то не верую и в церковь не хожу. Но есть человеческое достоинство, Ненад, есть наша сербская гордость. Этот фриц хотел растоптать достоинство моего земляка. Значит, и мое тоже. Так что вступился я не за Христа — за честь нашу вступился. Деду за подвиг его сильно не поздоровилось. До сих пор помню его руки, ломаные-переломаные. Да только он о том нисколько не жалел. Поскольку достоинство свое сберег.

Мрадо понял мораль. Ненад прав. Честь — прежде всего. Радован растоптал Мрадо.

Надо дать сдачи.

К прежнему возврата нет.

Впереди война.

И победит в ней только один.

Мрадо похлопал, на месте ли крайнее средство. За пазухой лежал револьвер.

Проехали Юрсхольм. Чуть-чуть осталось.

В Несбюпарке тихо, как всегда.

Поставили «порш» подальше от дома Радована.

Затянули липучки на бронежилетах. Лишний раз убедились, что стволы в порядке.