— А тебе что, мало? — устало спросил Мазур. — Сколько было, все принес, не жадничай… Как там с остальными?

— Да все в порядке с остальными, — рассеянно отозвался Лаврик, тасуя листочки, как карты. — Трое уже на «Петропавловске», ты только что заявился, двое давным-давно перешли границу на северо-западе, прямым ходом идут на точку, они на контакте… Все путем, вам легче, вы свое отпахали. А мне, горемычному, предстоит работать, как трактору «Беларусь». Безопасность — она обязывает, старина, дорогой мой Кирилл Степаныч. Мне вот, как человеку наученному горьким опытом многолетнего отпора проискам и поползновениям, совершенно ясно, что где-то по пути вас, конечно же, поймало в цепкие щупальца ЦРУ. И вербануло в два счета, играя на ваших всегдашних слабостях, как то: золото, вино и бабы. И предстоит вас теперь, дражайший, изобличать долго и упорно с присущим мне, старому волку контрразведки, блеском…

Его подчиненный — новый какой-то, молодой, незнакомый Мазуру — преданно и настороженно торчавший за правым плечом шефа (то есть там, где и полагается по уставу быть ангелу-хранителю), слушал это ошарашено, потом лицо его приняло ожесточенное, служебное выражение, и правая рука потихонечку поползла под белоснежный морской кителек…

— Отставить, — сказал Мазур равнодушно. — У вашего командира всегда было специфически извращенное чувство юмора…

— Отставить, — покосился и Лаврик на своего напрягшегося орла. — Это я так шутю на радостях… но ты, Кирилл, и в самом деле очень уж долго болтался по континенту. На полную катушку, поди, попользовался всеми здешними удовольствиями? Винишко, экзотика, девочки темпераментные…

Обижаться на него было бессмысленно — во-первых, Лаврика не переделаешь, и никуда от него не деться, а, во-вторых, чертов особист далеко не всегда торчал в безопасном тылу, случалось вдвоем хаживать по лезвию… И обязаны кое-чем друг другу, чего уж там.

— Ну, разумеется, — сказал Мазур. — Больше тебе скажу: я даже в борделе работал, недолго, правда…

— Не шлюхой, надеюсь?

— Обижаешь. Главным вышибалой.

— Ну, это ты потом напишешь, — сказал Лаврик бесстрастно. — Сам понимаешь, писать тебе оперу потолще «Войны и мира»…

— Понимаю, — сказал Мазур с грустной покорностью судьбе.

— Жмуров много?

— Ерунда, — сказал Мазур. — В пределах средней нормы.

— Стареем, — кивнул Лаврик. — В сентиментальность впадаем, жмуров кладем не штабелями, а через раз… — он повернулся к своему молодому кадру. — Обрати внимание, Вадик: за иллюминатором тишина и благолепие, город дрыхнет себе совершенно нетронутым. Душевный все-таки человек капитан Мазур — а ведь мог на прощанье городишко и с четырех концов запалить, с него станется… Ладно. Неси все это к Реброву, пусть радиограмму пошлет, а то меня дергают что ни час…

Молодой собрал микросхемы с величайшим тщанием и бережностью, словно тончайший старинный фарфор, вышел за дверь с видом просветленным и гордым от сознания своей причастности к таким вот играм.

— Новый? — кивнул ему вслед Мазур.

— Ага, — сказал Ларик. — Натаска на пленэре… Вроде бы будет толк. Что ты озираешься?