Неплохие, в общем, ребята. Оставалось надеяться, что они прослужат под моим началом подольше, чем те, с кем я выступил из учебного лагеря два года назад.

Стоящий рядом с командующим глашатай громко спрашивает нас, готовы ли мы к походу. Тысячи рук взлетают в салюте, и тысячи глоток трижды кричат:

— Готовы! Готовы! Готовы!

Железная змея легиона медленно выползает из ворот лагеря. Марш, марш, марш!

Кампания этого года отличалась от прошлой, как день отличается от ночи. Зима расставила изменила расстановку сил. Мы сумели подтянуть подкрепления, мятежникам их взять было неоткуда. Они голодали, у нас было вдоволь припасов. У нас была одна общая цель, в их лагере случился раскол. Ну а главное, мы успели оправиться от неожиданности и собраться с духом. Рим частенько проигрывал отдельные сражения, но войны — никогда. Чем больнее нас бьют, тем упрямее мы становимся. Так получилось и на этот раз. Мы больше не были растерянными парнями, лихорадочно латающими бреши, пробитые повстанцами. Теперь мы перешли в наступление. И горе побежденным!

Война стала больше похожа на карательную экспедицию. Там, где проходили наши легионы, не оставалось ничего живого. Приказ командующего армией был прост: сравнять с землей всю восставшую провинцию. Нужно было показать варварам, что значит поднимать оружие против римлян. К тому же только так можно было лишить армию противника возможности пополнять свои запасы. Нет тыла, нет и армии. Верный расчет.

Продвигаясь на север, мы оставляли за собой сожженные деревни и города, уничтоженные поля и сады… И трупы. Много трупов. Некоторые племена вырезались подчистую. Мы не столько воевали, сколько убивали, если кто-то понимает, в чем тут разница. Тиберий сделал из нас палачей. Конечно, это было нужно для дела. Оставь целой деревню, и к вечеру здесь будет набивать мешки зерном отряд мятежников. Оставь целым город, на завтра его жители ударят тебе в спину…

Мы это понимали. И исправно выполняли приказы командиров. Кто-то с большим рвением, кто-то с меньшим, но выполняли. Все-таки мы были солдатами, а приказы солдаты не обсуждают. Они выполняют их или умирают. А то, что выполнение приказа означает смерть кого-то другого… Так ведь это война. Лучше ты, чем я — вот военная максима. Циничная и жестокая истина. Такая же циничная и жестокая, как сама война.

Сопротивление мятежников слабело с каждым днем. Нет, они вовсе не хотели сдаваться, они прекрасно знали, что пощады не будет. Просто силы теперь были неравны. Город за городом, крепость за крепостью, укрепление за укреплением превращались в руины или в каменные братские могилы, стоило им оказаться на нашем пути.

Мы шли, осаждали, штурмовали, снова шли, и не было силы, которая способна была бы остановить нас. Как не было силы, которая смогла мы внушить нам жалость к побежденным. Чем дольше держался город, тем хуже приходилось его жителям, когда мы, наконец, появлялись на улицах.

Мне самому это было не по нутру. Не то чтобы я был таким уж из себя добрым. Просто жутковато было смотреть, как женщины и дети, чтобы не попасть в рабство бросаются со стен, как старики запираются в домах и поджигают их, как обезумевшая орда солдат уничтожает все на своем пути, словно стая саранчи. Против грабежа самого по себе я не возражал, богатство еще никому не мешало жить. Тем более что добычу мы всегда зарабатывали в честном бою. Но зачем убивать все живое, включая собак и кошек? Безумие, самое настоящее безумие. Так мне казалось тогда. И я старался по возможности остаться в стороне от бойни, которая обычно начиналась после захвата городских стен. Может, я был не слишком хорошим солдатом. Но поделать с собой ничего не мог.