У Мэри Лу больше не было парня. Ганс перестал приходить. Мы иногда видели его за рулем старого «форда», но он, похоже, нас не замечал. Мистер Шискин, узнав про него и Мэри Лу, задавал ей всякие неприятные вопросы, перебивая ее и не веря ей. Потом он неожиданно подверг ее ужасному унижению, отправившись к Гансу и притащив его.
— Ненавижу их всех, — заявила Мэри Лу, ее лицо потемнело от прилива крови. — Как бы я хотела…
Мы отправлялись на ферму Минтонов на велосипедах или ходили туда через поля. Это место нравилось нам больше всего. Иногда брали с собой поесть: пирожки, бананы, конфеты. Сидели на сломанных ступеньках на крыльце, словно это был наш дом. Словно мы были сестры, которые жили в доме и устроили на крыльце пикник. Вокруг летали пчелы, мухи, комары, и мы их отгоняли. Мы укрывались в тени, потому что солнце было такое злое и жгучее — белесый жар, льющийся прямо на голову.
— Тебе хотелось бы убежать из дома? — спросила Мэри Лу.
— Я не знаю, — ответила я беспокойно.
Мэри Лу вытерла рот и презрительно сощурилась на меня.
— Я не знаю, — повторила она фальцетом, передразнивая меня.
Сверху за нами кто-то следил, женщина или мужчина, кто-то там стоял, старательно прислушиваясь, а я не могла двигаться, такая медлительная и сонная от жары, точно муха, застрявшая на липком цветке, который собирается захлопнуть ее и проглотить. Мэри Лу смяла кусок вощеной бумаги и бросила его в траву. Она тоже была сонная, медлительная и зевающая. Она сказала:
— Ни хрена, они же меня найдут. Тогда еще хуже.
Я покрылась потом, меня начало знобить. По рукам пошла густая кожа. Я видела нас, сидящих на каменных ступеньках, так, как мы смотрелись бы со второго этажа. Мэри Лу с вытянутыми и раскинутыми ногами, коса через плечо, я сижу, обняв колени руками, моя спина напряженная и прямая, потому что знаю, что за мной следят.
Мэри Лу спросила, понизив голос:
— Ты трогала себя в некоторых местах, Мелисса?
— Нет, — ответила я, делая вид, что не понимаю, о чем это она.
— Ганс хотел это сделать, — сказала Мэри Лу. В эту минуту она была ужасно противная. Потом она захихикала. — Я ему не разрешила, потом он еще кое-что захотел — начал расстегивать брюки и просил, чтобы я его потрогала. И…
Мне нужно было заткнуть ее, ударить по губам. Но она продолжала, а я не произнесла ни слова, пока мы обе не начали хихикать, и я не могла остановиться. Потом я большую часть забыла, даже забыла, почему была так возбуждена, и мое лицо горело, а глаза слезились, когда я смотрела на солнце.
По дороге домой Мэри Лу сказала:
— Некоторые вещи так печальны, что невозможно о них говорить.
Но я притворилась, что не слышу.
Спустя несколько дней я пришла одна. Через скошенное кукурузное поле: стебли сухие и сломанные, метелки выжжены. И этот шуршащий, шепчущий звук ветра, который я слышу теперь, если прислушаюсь. Моя голова болела от возбуждения. Я рассказывала себе истории о том, как мы строим планы побега, как мы предполагаем жить в доме Минтонов. Я подобрала с земли ивовый прут, упавший с дерева, но все еще зеленый и гибкий, и хлестала им все вокруг, словно плеткой. Разговаривала с собой, хохотала, все время думая, не следит ли кто за мной.