Черт меня подери, если в Скугсо слишком много косуль! Скорее их слишком мало. Но голос Петерссона не оставлял места для возражений. И это было предусмотрено условиями аренды.

— Так, значит, в восемь? — переспросил Ингмар Юханссон.

— Именно, — подтвердил Ёте Линдман.

Они оба говорили по телефону с Петерссоном сразу после того, как он нанес им визиты. Оба понимали, что все обернулось не худшим образом: ведь Петерссон мог бы организовать на всех замковых землях одно большое сельскохозяйственное предприятие. Йерри не ответил, когда Ингмар Юханссон напрямую спросил о его планах; сказал только, что помощь на охоте входит в условия аренды.

— Не опаздывайте, — строго предупредил Йерри Петерссон по телефону.

И вот они оба на месте, а хозяина не видно.

Ступени на лестнице высокие, а в мокрых сапогах легко поскользнуться. Они осторожно поднимаются на второй этаж, зовут Петерссона, но им отвечает только эхо. Прямо над двадцатиметровой лестницей, по которой они поднимаются, висит люстра. Ей, должно быть, уже несколько веков, на ней более сотни наполовину сгоревших свечей в массивных подсвечниках. На одной стене вестибюля висит полотно в голубых тонах, изображающее мужчину, накладывающего солнцезащитный крем на спину женщине.

Запыхавшись, они доходят до второго этажа.

— Ему следовало бы установить лифт, — говорит Ингмар Юханссон.

— Должно быть, слишком дорого, — отвечает Ёте Линдман.

— У него есть на это средства.

— Может, нам посмотреть его в подвале?

— Ну его к черту! Что там внизу может быть, если не застенок? Знаешь, «железная дева»[18] и такой одинокий стул посреди комнаты…

— Черт. Не знал, что у тебя такая богатая фантазия, — говорит Линдман.

Они бродят по комнатам.

— И здесь он живет… — задумчиво произносит Юханссон.

— Какие странные картины, — шепчет Линдман, когда они входят в комнату с множеством огромных фотографий, представляющих фигуру Иисуса, погруженную в какую-то желтую жидкость.

— Думаешь, это моча? — спрашивает Юханссон.

— Черт его знает.

Большая пластмассовая скульптура, представляющая розового и фиолетового медведей с саблевидными зубами, украшена драгоценными камнями; горящие глаза зверей похожи на алмазы.

На другой картине изображены камбоджийские военнопленные, которых как будто гонят вон из комнаты.

Мебель словно из каюты корабля: прямые линии, черно-белые краски, формы, какие Линдман видел в журналах по дизайну, просматриваемых им в парикмахерской.

— Ну и дела! Во что только люди не вкладывают свои кровные! — восклицает Юханссон.

— Петерссон, Петерссон! Мы уже здесь!

— Пора на охоту! Косули ждут!

Они останавливаются, ухмыляясь друг другу, а потом снова нависает холодная тишина.

— Как ты думаешь, где он может быть? — спрашивает Линдман, расстегивая свою зеленую куртку и утирая пот со лба.

— Понятия не имею. Может, где-нибудь снаружи? Здесь, в замке, его нет, иначе он бы услышал нас.

— Но автомобиль стоит внизу. И дверь не заперта.

— Чертов щеголь!

Они разглядывают вывешенные в ряд выглаженные хлопчатобумажные рубашки всех мыслимых расцветок.

— Ты ведь не отказался бы от такой?