– Ты права, сестра, – сказала Хелен. – Но что же нам делать? Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться?

– Иного выхода нет, – твердо ответила Луиза. Мне показалось, что тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала.

Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сидели молча, потом Марк завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленно последовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в окна, пока я не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы заметим какую опасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с полноценным пикетом Стражи на дороге нам не справиться… да и все равно проснусь, едва дилижанс начнет останавливаться.

Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Марком и почти мгновенно заснул. Луиза осталась сидеть – прямая, строгая, напряженная.

Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница?

…Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать на ходу. В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось много путешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что покрепче иного сна будет.

На мягком диванчике, да по ровной дороге, в экипаже с хорошими рессорами – кучер не солгал, спать можно лучше, чем на перине. Только укачивают мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти, сны о доме – лучшая отрада для путника.

Но мне снился кошмар.

Снился мне ад.

Ледяная пустыня – без конца, без края. Небо – темное, ни звезды нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничего нет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила.

А передо мной – столб. Деревянный столб, покрытый иголочками изморози.

И человек на нем – привязанный, прикрученный, с руками за спиной, вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, голова поднята – будто пытался в последний раз в небо взглянуть.

В пустое, серое, выцветшее небо…

Я взвыл, закричал – от страха, от желания лицо руками закрыть, глаза выдрать, – чтобы не видеть, не сметь видеть…

И проснулся.

Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и не слышал. Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому, что я поднял голову.

– Проснулся, Ильмар?

У меня не было сил ответить. Я молча отодвинул Марка, во сне уткнувшегося мне в грудь, сел.

– Кошмар? – догадалась Луиза.

За окнами уже темнота, редкие огоньки далеких поселков… Весь день проспал… надо же… И в дилижансе та же серая тьма царит, что была в моем сне.

– Свет зажги… – выдавил я. – Свет…

Луиза поспешно встала. На стене была маленькая дорожная лампа, на полочке рядом лежало несколько спичек. Настоятельница проворно чиркнула по полочке, запалила фитиль. Даже свет растекался лениво, как в кошмаре. Может, я по-прежнему сплю?

Я глянул на Марка – тот проснулся от моих движений.

– Ущипни, – попросил я.

– Это я с удовольствием.

Вопль удалось сдержать с трудом. Но зато полегчало.

– Это что, раскаяние, или тебе стало интересно, что я чувствовал?

Я оставил его иронию без ответа. Покосился в окно – ни огонька, спросил:

– Луиза, мы что, ехали все время?