Осторожно, но решительно Шарко проскользнул между цилиндрами во второй ряд.
Здесь девять из десяти цилиндров оказались пустыми, экранчики с обозначением температуры — погасшими. В окошке единственного занятого цилиндра виднелось лицо взрослого человека. За стеклом — крупные, грубые черты, опущенные веки, посиневшие, чуть раздвинутые губы.
Тело на грани жизни и смерти, тело, в котором сердце больше не бьется, а мозг не показывает ни малейшей электрической активности. Так мертвый он или живой, этот «объект эксперимента»? А может быть, сразу и живой и мертвый?
Выгравированная черным по металлу, чтобы хорошо сопротивлялась времени, надпись гласила: «Франсуа Дассонвиль, 24 декабря 2011 года, 1420 Бк/кг». Шарко всмотрелся в неподвижное лицо, отошел. На остальных пустых цилиндрах тоже были надписи, но без дат. «Том Баффет…» — мультимиллиардер из Техаса. Остальные имена были Шарко неизвестны. Возможно, это были имена богатых инвесторов, снабжавших фонд Шеффера средствами и пожелавшими забронировать себе местечко в таком необычном путешествии во времени.
И наконец — на десятом цилиндре — последняя надпись.
«Лео Шеффер…»
71
Тело Шеффера извлекли из прозрачного ящика, положили на операционный стол, накрыли металлизированной пленкой и оставили «оживать». Постепенно — и так, будто процесс замораживания-размораживания человека был совершенно естественным, — биение сердца и ритм дыхания учащались, лицо обретало краски. Шарко стоял слева от стола и смотрел.
Шеффер вот-вот проснется.
Последние два часа русские полицейские провели за телефонными переговорами (они звонили кому-то, кто был наверху, над центром захоронения радиоактивных отходов) или допросом трех врачей и Леонида Яблокова: пытались понять, с чем им довелось столкнуться. Комиссару достались от Андрея Александрова лишь обрывки объяснений, но они в точности подтверждали его собственные догадки. Очевидно, Шефферу и Дассонвилю удалось с помощью проклятой рукописи найти способ криогенизации людей и возвращения их после заморозки к жизни. А это прекрасно оборудованное подземелье служило им полигоном для испытаний.
Десять минут спустя веки Лео Шеффера дрогнули и приподнялись, зрачки тут же сократились под светом направленной на «воскресшего» хирургической лампы, потом глазные яблоки задвигались в орбитах, а губы шевельнулись.
— Какое сейчас число? — пробормотал он. — Сколько прошло времени?
Шеффер дотронулся до груди, словно пытаясь нащупать шов, и тогда Шарко наклонился над столом так, чтобы попасть в поле зрения лежащего.
— Даже суток не прошло, — сказал он. — Добро пожаловать обратно, Шеффер. Я — Франк Шарко из Парижской уголовной полиции. Дом тридцать шесть на набережной Орфевр, знаете такой адрес? А вы задержаны за убийства, похищения, пытки… список ваших преступлений можно продолжать, но он слишком длинный для того, чтобы я оглашал его целиком.
Ученый, казалось, не совсем понял, что ему было сказано. Он попытался сесть, но комиссар прижал его к поверхности стола.
— Где рукопись? — с металлом в голосе спросил Шарко.
Шеффер с трудом вытянул шею, увидел перед собой суровые лица русских и, скорее всего, понял, что все кончено. Он глубоко вздохнул, облизал губы и снова уронил голову на стол: