Этот бедолага вылез из каморки, чтобы спросить у напарника — бодяжить ему китайскую лапшу или нет, и увидел его говорящего с незнакомкой на лестнице, между первым и вторым этажами.

Пока он приходил в себя, так взяла его друга за локоток и повела по лестнице наверх, причем он утверждал, что Сашка пошел с ней доброй волей, как телок на привязи.

Но куда конкретно они направились — неизвестно, поскольку выяснять это у уцелевшего охранника желания не было, он после этого заперся в каморке и до рассвета из нее не вылазил. Очень страшно ему было, вот какая штука. А наутро сразу побежал и уволился, приговаривая 'Не стоит вся эта петрушка таких денег'.

А еще он клялся, что слышал с верхних этажей шум, причем совсем уж необычный для этого времени — голоса, смех и звуки музыки, причем последняя была какой‑то старой, очень несовременной, такой, какая звучит в кино про дореволюционные времена.

И еще одна интересная деталь — женщина эта была не призрачная, как это случается с приведениями, уцелевший охранник утверждал, что она была вполне себе настоящая, никакого сияния вокруг неё замечено не было, никаких смазанных черт лица.

Финальный аккорд был третьего дня, после чего и был совершен звонок Ровнину. Переночевать в здании остались два сотрудника службы безопасности, хорошие специалисты в своем деле, в прошлом оперативники с солидным стажем работы.

Наутро в здании обнаружился только один из них, второй пропал бесследно. Что и как с ним произошло — неизвестно, но вот 'жучок', который был к нему прикреплен, нашли на лестнице, раздавленным. Напарник же сначала отмалчивался, а потом сообщил, что его коллега ни с того, ни с сего в полпервого ночи вскочил, повел головой, будто чей зов услышал, а потом выбежал из дежурки. Он, было устремился за ним, но тут его такой страх одолел, что ничего он с собой поделать не мог, пока в дежурке не заперся на все засовы, что для него было совсем уж несвойственно. А напарник его так и сгинул, не вернулся. Вот собственно и вся история.

— Эва как — Герман потер подбородок — Вот же зараза, бритву не захватил. Колюнь, ты на мыльно — рыльные с собой не брал?

— Домой заехать не дали — хмуро ответил парень, тоже недовольный своей мохнорылостью. Он каждое утро, даже в выходные, непременно брился — Откуда?

— Ну и ладно — Герман засмеялся — Будем брутальными небритышами, нам это идет. И на это отлично клюют питерские жантильные барышни.

— У тебя превратное мнение о нашем городе — возмутился Серега — Тьфу на тебя.

— Не суть — не стал спорить с ним Герман — Ты на машинке?

— А как же — с достоинством ответил Крылов — Двинули?

— Так ведь… — Колька показал на пустые бутылки из‑под пива, как бы говоря: 'Как же это — выпимши — и за руль?'

— Слушай, годы наши не те, чтобы пустые бутылки сдавать — по — отечески произнес Крылов — И потом — имперский сыск себя уважает.

А город был красивый, Колька глазел на изящные дома, на мосты и каналы, на барельефы и скверы, только что не ахая.

— В первый раз в Северной Пальмире? — благодушно спросил Крылов, заметив, как парень перемещается по заднему сидению автомобиля от одного окошка к другому.