Но вот он услышал шаги. Кто-то пришел в гостиницу. До него донесся голос Ремонды.

— Но я же повторяю вам: он еще спит. Он высунулся из окна и увидел какую-то женщину в черном платье и белом переднике, должно быть служанку, которая разговаривала с Ремондой.

— Это ко мне? — спросил Мегрэ. Подняв голову, служанка сказала:

— Вот видите! Он же не спит. Она держала в руках письмо — конверт с черной каймой — и заявила, обращаясь к комиссару:

— Велено ждать ответа.

Ремонда поднялась наверх и передала комиссару письмо. Он едва успел натянуть брюки, а подтяжки еще болтались на бедрах. Было уже жарко, с реки поднимался прозрачный пар.

Он тут же пошел вместе с горничной — женщиной лет сорока, удивительно некрасивой, с глазами-пуговками, как и у ее хозяйки. За всю дорогу она не проронила ни слова и всем своим видом как бы хотела сказать: «Бесполезно пытаться что-нибудь из меня вытянуть. Мне запрещено говорить, и у вас ничего не выйдет».

Они миновали ограду, вошли в ворота и по аллее направились к внушительному дому Аморелей. В парке на деревьях щебетали птицы. Садовник толкал перед собой тачку с навозом. Дом оказался менее современным, чем у Эрнеста Малика, и менее роскошным, словно уже потускневшим от времени.

— Сюда, пожалуйста.

Они вошли не через большую дверь на парадном крыльце, а через маленькую в правом флигеле и поднялись по лестнице, стены которой были украшены гравюрами прошлого века. Не успели они дойти до площадки, как одна из дверей открылась и на пороге показалась г-жа Аморель, такая же прямая и решительная, как накануне.

— Не очень-то вы торопитесь, — заявила она.

— Мсье был еще не готов. Пришлось подождать, пока он оденется.

— Входите, комиссар. А я-то думала, что такие, как вы, встают рано.

Они вошли в ее комнату, очень большую, с тремя окнами. Кровать с резными колоннами была уже застелена, но на креслах, стульях и столах валялись в беспорядке разные вещи. Чувствовалось, что почти вся жизнь старой дамы проходит в этой комнате, что это ее личные владения, куда она не слишком охотно допускает других.

— Садитесь!.. Нет, нет, ненавижу разговаривать, если мой собеседник стоит. Можете курить свою трубку, если вам это необходимо. Мой муж с утра до вечера не выпускал трубки изо рта. От нее все же не так противно пахнет, как от сигары… Значит, вы уже успели пообедать с моим зятем?

Пожалуй, это было даже смешно. Она обращалась с ним как с мальчишкой. Но в это утро Мегрэ утратил чувство юмора.

— Да, я обедал у Эрнеста Малика, — буркнул он.

— Что же он вам говорил?

— Говорил, что вы выжили из ума и что его сын Жорж Анри почти такой же сумасшедший, как вы.

— И вы ему поверили?

— А потом, когда я возвращался в гостиницу, кто-то, считая, что я на своем веку выловил уже достаточно преступников, стрелял в меня… Полагаю, юноша был здесь?

— Какой юноша?.. Вы имеете в виду Жоржа Анри? Я не видела его весь вечер.