Я помолчал.

— Я хочу поступить к вам на работу. — Сердце мое так и подпрыгнуло, когда я, наконец, раскрыл его тайну, но я храбро продолжал: — Я хочу работать здесь, в этой лаборатории, под руководством профессора Флеминга. Я видел его на прошлой неделе в Ливенфорде, оттуда я и приехал. Я готов на любую работу… даже если она будет заключаться в том, чтобы кормить этих морских свинок.

Ассистент скупо усмехнулся, во всяком случае, его неподвижные тяжелые черты просветлели.

— Этих не надо кормить. А что вы сейчас делаете?

Я сказал. И тут же поспешно добавил:

— Только ненавижу я эту работу. Я люблю науку… особенно зоологию… всегда ее любил. Я многие годы занимался ею в школе и дома. Если бы только я мог начать здесь, я бы пробился, я готов пойти на что угодно, согласен получать пять шиллингов в неделю и спать на полу. — Тут я развернул сверток. — Я привез вот эти образцы показать профессору Флемингу. Пожалуйста, взгляните на них, и вы убедитесь, что я не лгу.

Он хотел было отделаться от меня, длинное лицо его снова приняло неприязненное выражение. Потом взглянул на часы и, очевидно, передумал.

— Ну ладно уж, пойдемте. У меня еще есть десять минут до того, как надо вытаскивать стерилизатор.

Он подвел меня к столу и присел на стул, а я дрожащими пальцами разорвал веревку и содрал оберточную бумагу с моих коллекций. Я, конечно, волновался, но в душе моей с новой силой вспыхнула надежда. Я почувствовал, что смогу убедить этого не доверяющего мне мрачного человека в моих подлинных и уникальных способностях. Я привез все свои сокровища, все до единого. Я не стал показывать ему обычные экспонаты, а прямо перешел к редкостям — особой разновидности гидры, неизвестным видам мшанки и великолепным экземплярам стентора.

Я, волнуясь, описывал их ему, а он слушал меня внимательно, разглядывая из-под тяжелых век все, что я ему показывал. Раз или два он кивнул и несколько раз покачал головой. Но когда я раскрыл коробку со своими срезами, тут он впервые проявил интерес. Он нагнулся, взял у меня из рук коробку и стал рассматривать срезы на свет один за другим. Затем, придвинув к себе микроскоп движением, каким виртуоз прикладывает к подбородку скрипку, он начал разглядывать их под увеличительным стеклом, а я смотрел на него, затаив дыхание. Руки у него были грязные, все в пятнах, а его костлявые, шишковатые запястья вылезали из обтрепанных манжет дешевой сорочки. Но его длинные пальцы были необычайно ловкими и как бы небрежно, но в действительности на редкость тщательно поворачивали смазанные маслом винты линз.

Ему потребовалось до ужаса мало времени, чтобы просмотреть всю мою бесценную работу. Три среза удостоились повторного рассмотрения под микроскопом; затем, выпрямившись, он посмотрел на меня и дернул свой непокорный ус.

— И это все?

— Да, — ужасно волнуясь, ответил я.

Он вынул щепотку табаку и, скрутив себе сигарету, прикурил у бунзеновской горелки, стоявшей на столе.

— У меня тоже была такая коллекция, когда я был в вашем возрасте.

В полном изумлении я уставился на него: вот уж чего не ожидал.