Конечно, ты можешь ругать меня и говорить о том, что я обязана тебя забыть, вычеркнуть из жизни, оставить в Прошлом. Наверно, ты прав, как всегда, но… Сказать, что я скучаю, – значит, ничего не сказать. Сказать, что я тебя люблю, это не новость. Сказать, что я умираю, – нет, не умираю, хотела, конечно, но после сообщения Закоева и Акимова о том, что ты жив, накатило какое-то пьяное желание выжить и жить дальше, дальше. У вас там, в прошлом веке, был прекрасный поэт Наум Коржавин, он писал:

Мне без тебя так трудно жить,

Все неуютно, все тревожит,

Ты мир не можешь заменить,

Но ведь и он тебя не может!..

Что-то беззвучно плюхнулось на мою кровать, прямо под одеяло. Что-то теплое и объемное. Я замер. Алена? Или я вправду уже сошел с ума? Но нет, это реально – это ее запах, это ее щекочущие шелковые волосы! И это ее полные руки обняли меня, ее тело крепко прижалось ко мне целиком, от грудей до ног, и это ее губы беззвучно зашептали мне в ухо:

– Тихо, родной! Молчи, любимый! Это я. Я прилетела к тебе.

– Так быстрей! Улетаем! – прошептал я тоже беззвучно.

– Нет, мы не можем. Меня сослали в Прошлое без возврата. Я буду с тобой всегда.

– Ты с ума сошла! Это психушка!

Она беззвучно засмеялась:

– Да, я сошла с ума. Поэтому я здесь. И эта ночь наша. Боже мой, какой ты небритый, колючий!..

…И эта ночь была действительно наша. Как – ну, к чему вам подробности, вы же взрослые люди…

А утром…

Мы оба проснулись разом от какого странного напряжения в воздухе. Я открыл глаза. Вокруг моей койки стояло плотное кольцо психов, и все они, включая Владимира Ильича, «лимоновца», «яблочника», булемиста, любителя куркумы и игроков в лото, тянули свои указательные пальцы в направлении женского затылка, лежавшего на моем плече, и Алениной обнаженной ноги, выглядывавшей из-под моего одеяла. Я рефлекторно укрыл Алену одеялом с головой, и тогда вся эта масса психов дружно расхохоталась. Но в ту же секунду их плотное кольцо рассекли трое дюжих санитаров, они буквально разметали психов, подскочили к моей койке и…

Я рывком накрыл собой Алену и обеими руками ухватился за края койки. Когда говорят «мертвой хваткой», это именно про то. Не знаю, как это объясняют медики, но психи меня поймут – у нас, умалишенных, бывают моменты, когда мышцы сводит, как челюсти у бультерьера. Я накрыл собой Алену, как тот паренек, забыл его фамилию, накрыл меня в воронке во время артобстрела под Хоролом, и я ухватился за края койки так, что могучие дебилы-санитары, ухватив меня под мышки, подняли нас вместе с кроватью и стали трясти, чтобы вытащить Алену из-под меня. Но ни хрена у них не вышло, клянусь! А психи, глядя на это, стали ржать еще громче, даже приседали от смеха, от их хохота проснулся Гольдман и очумело затряс своей рыжей башкой. И тогда кто-то из санитаров стал тащить Алену из-под меня сзади, за ноги, но тут в палату буквально вбежал сам Мирон Васильевич Браузер.

– Стоп! Прекратить! Остановитесь! – кричал он на бегу.

Следом за ним походкой кадровых офицеров шли какие-то два стройных сорокалетних молодца в одинаковых дорогих темных костюмах в блестящую тонкую полоску и галстуках от Бриони. Психи смолкли, санитары выпустили нас с Аленой, койка рухнула ножками на пол.