В сентябре исполнился год моего писательства. Я заработал двадцать фунтов и потратил все отцовское наследство.

Отец «всегда говорил» (а в случае моего отца эта фраза приобретает почти буквальный смысл), что природа предназначила ему быть миллионером. У него был дар тратить деньги легко и со вкусом. Этот дар я унаследовал. Правда, у нас транжирство сочеталось с шотландским здравомыслием и пресвитерианским страхом «неправильности» в денежных делах. Мы заранее определяли для себя рамки допустимого и в их пределах пускались во все тяжкие. Уж если решено, что такую-то сумму позволительно потратить, то тратили мы ее безоглядно. Сегодня я могу жить счастливо без машины и без загородного домика, но я не смогу быть счастлив, если придется ограничивать себя в покупке мячей для гольфа, в поездках на такси, хороших местах в театре и на трибунах крикетных матчей, рубашках и пуловерах, чаевых, подписке на газеты и журналы, книгах и хороших винах. В сущности, для меня расточительность в мелочах важнее одной крупной траты. А когда мои доходы вынуждали обходиться без всех приятных вещей, перечисленных выше, я был доволен и счастлив, напропалую тратя деньги на автобусные билеты и сливочное масло.

А потому, зная, что у меня лежат в банке триста фунтов, я их тратил в своем стиле. Много на табак, практически ничего на крепкие напитки. Кеб до «Лорда», ибо к «Лорду» можно подъезжать только в кебе (ах, как много потерял этот ресторан с исчезновением кебов!), а в прочие места на автобусе, причем исключительно наверху (ах, как много Лондон потерял с появлением двухэтажных автобусов!). Футбол и крикет между выпускниками Вестминстера по субботам. Пока я еще был богат — обеды и театр с Кеном. Я вроде бы ничего и не тратил, а деньги улетали.

Кен два месяца влачил жалкое существование в конторе неподалеку от Стрэнда. Ему открылся главный недостаток юридического образования: в конце концов неизбежно становишься юристом. Кену это занятие совсем не понравилось. Кто-то ему сказал, что в министерстве есть департамент, куда берут исключительно юристов. Пожалуй, впервые в жизни долготерпеливый Кен взбунтовался, подал в отставку, два месяца трудился в поте лица и поступил на службу в Отдел по налогам на наследство. Теперь он вздохнул спокойно: будущее решено раз и навсегда. Каждый день в час пополудни я шел пешком по Флит-стрит по направлению к Стрэнду, а Кен шел от Сомерсет-Хауса в сторону Флит-стрит, мы встречались и вместе обедали.

Однажды я написал о Кене и его коллегах,

Кен нашел в этом стихотворении всего одну неточность: в их департаменте письма начинали просто «сэр», без «почтенный».

В то время, о котором я рассказываю, я лишился возможности прогуливаться с Кеном по Флит-стрит. На банковском счету осталось всего-навсего двадцать фунтов, и пришлось мне искать жилье подешевле. Я дал объявление в газете: «две немеблированные комнаты с ванной и центральным отоплением», получил несколько предложений касательно двухкомнатных меблированных квартир в Пондерс-Энд и уютных особнячков на Парк-лейн, отверг все варианты в Сент-Джонс-Вуд и в конце сентября обосновался в Челси. В наше время Веллингтон-сквер в Челси — район весьма престижный, и когда я рассказываю друзьям, что жил там когда-то, они думают, что я с тех пор спустился ниже по общественной лестнице. На самом деле в 1904 году эта местность была совсем не фешенебельной. Я жил в доме полицейского сержанта, платил десять шиллингов в неделю за две комнатки под самой крышей и каждое утро спускался вниз, в ванную — раньше это было нечто вроде зимнего сада с выходом на задний двор. Гостиную украшали газокалильная сетка и постоянный запах газа, этажом ниже обитала певичка из мюзик-холла, а на лестнице мельтешили сержантские дети. Я доплачивал семь пенсов за завтрак, а обедал и ужинал вне дома. Жена сержанта, крупная приветливая женщина, смущала меня своей материнской добротой (при таком огромном опыте она, должно быть, ко всем относилась по-матерински). Муж ее был когда-то чемпионом Британской империи по стрельбе из револьвера или что-то в этом роде, о чем свидетельствовали две мишени в рамках на стене прихожей — одна для правой руки, другая для левой. На Веллингтон-сквер мне жилось счастливо и интересно.