Мы были оба невероятно тактичны и любезны. Оуэн заботился лишь о моих интересах, а я — лишь о том, чтобы услужить «Панчу». Конечно (сказал он), должность всегда для меня открыта, просто жаль тратить мое время на рутинную редакторскую работу, когда я способен сочинять такие блистательные пьесы. Конечно (сказал я), мне бы очень хотелось целиком посвятить себя драматургии, но после всего, что «Панч» для меня сделал, я никак не могу причинить руководству журнала хоть малейшее неудобство. Уверен ли он… Он весьма учтиво дал понять, что уверен. И тут я очень глупо промямлил что-то о честолюбивых надеждах Дафны. Оуэн страшно растерялся и только с третьей попытки нашел слова, чтобы выразить в форме почти комплимента, что я никогда, ни при каких обстоятельствах не стал бы главным редактором. Это решило дело. Я сказал, что отправлю владельцам газеты заявление об уходе.

— Разумеется, это не отменяет вашего участия в редакционных обедах! — заверил Оуэн. — Вы останетесь в штате и будете публиковать по рассказу в неделю.

Ну уж нет! Мне требовалось как раз обратное: механическая рутинная работа и жалованье, чтобы голова оставалась свободной для сочинения пьес.

— Я подумаю и дам знать руководству, — ответил я, хотя в глубине души уже не колебался.

Я подал в отставку и отказался от участия в редакционных обедах. Руководство повело себя очень мило — мне предложили заходить когда захочу и публиковаться на страницах «Панча» когда пожелаю. Около полугода я время от времени так и делал, затем перестал.

В тот самый вечер мы были приглашены к У. Л. Джорджу и его жене. Когда я вернулся домой, Дафна переодевалась и ей было не до разговоров. Только уже в такси я рассказал ей, что ушел из «Панча». Она расплакалась и все еще тихонько всхлипывала, когда я расплачивался с таксистом. Мы обошли кругом тихую темную площадь под свинцовыми тучами, грозившими в любую минуту разразиться ливнем. Дафна старалась успокоиться, а я клялся, что мы не будем голодать, что я добьюсь успеха в театре. Все равно что рассказывать женщине, чей любимый дом сгорел, что построишь на пепелище другой дом, больше и роскошней. Это не утешает.

У Джорджей была еще одна гостья. Ее можно было бы и не представлять — мы и так узнали прекрасную Лилиан Маккарти. За столом шел общий разговор. Естественно, мисс Маккарти посадили рядом со мной. Она ушла чуть раньше. Мы догнали ее на станции подземки «Хай-стрит» и вместе доехали до Слоун-сквер.

Три дня спустя я получил от нее письмо. Там говорилось, что она хочет попробовать свои силы в режиссуре и Барри предложил ей обратиться ко мне по поводу пьесы. Не соглашусь ли я встретиться с ней во вторник и все обсудить?

Мы с Дафной очень разволновались. Похоже, нам все-таки не придется голодать!

— Почему она тебя прямо тогда не спросила? — удивлялся мой соавтор.

— Не хотела говорить при Джорджах.

— А потом, когда мы уже ушли от них?

— В поезде грохот, не поговоришь.

Дафна согласилась, что невозможно орать человеку через весь вагон метро: «Напишете мне пьесу?»

— К тому же, — заметил я, — она, возможно, тогда еще не виделась с Барри.