Спокойно, гораздо спокойнее, чем можно было бы ожидать, Сталин сказал:

— Имена, по-моему, нужны. Это необходимо сделать для общественного мнения. Кстати: будем ли мы привлекать к суду каких-либо немецких промышленников? Я думаю, что будем. Например, Круппа. Если Крупп не годится, давайте назовем других.

— Все они мне не нравятся, — пробурчал Трумэн и этим как бы несколько разрядил обстановку. Послышались смешки. — Я думаю, — продолжал президент, — что если мы назовем некоторые имена и оставим в стороне другие, то многие будут думать, что этих других мы вообще не собираемся привлекать к ответственности.

— Можно назвать и других, — ответил на это Сталин. — Скажем, Гесса. Кстати, — жестким тоном обратился он к Эттли, — не можете ли вы объяснить, почему Гесс до сих пор сидит в Англии, как говорится, на всем готовом и не привлекается к ответственности?

— О Гессе вам не следует беспокоиться, — прохрипел Бевин, опережая Эттли.

— Дело не в том, беспокоюсь или не беспокоюсь лично я. Дело в общественном мнении миллионов людей, и в первую очередь тех народов, которые были оккупированы фашистами, — холодно сказал Сталин.

— Могу дать обязательство, что он будет предан суду! — пообещал Бевин.

— Никаких обязательств я от вас не прошу, — с подчеркнутым безразличием откликнулся на это Сталин рассудив про себя: «Теперь-то, конечно, он вам не нужен. А до конца войны приберегали, на всякий случай. Не исключали возможности при посредстве Гесса замириться с Гитлером за счет СССР».

— Вы мне не верите? — обиделся Бевин.

— Ну что вы! — воскликнул Сталин с явной иронией. — Мне вполне достаточно вашего заявления.

Трумэн не без удивления взглянул на Сталина: какое ему дело до какого-то Гесса, когда над его собственной головой висит атомная бомба, по сравнению с которой дамоклов меч просто игрушка! Откуда это самообладание? Покер фейс?[30] Но ведь рано или поздно придется открыть свои карты! Когда эхо атомного удара по Японии докатится до стен Московского Кремля, этот усач, сидящий напротив, сразу утратит свою показную невозмутимость. После взрыва первой же атомной бомбы все, что он здесь выторговал, мгновенно превратится в прах. Скорее, скорее надо кончать эту говорильню!

Сделав усилие над самим собой, Трумэн стал уговаривать Сталина:

— Судья Джексон — очень опытный юрист, на него можно положиться. А он против немедленного оглашения имен военных преступников. Утверждает, что это помешает судопроизводству, и заверяет, что в течение тридцати дней судебный процесс будет подготовлен.

Сталин подумал немного и уже без прежней решительности сказал:

— Может быть, несколько имен все-таки стоит упомянуть? Ну, скажем, имена трех человек?

— Наши юристы одинакового мнения с американскими, — бросил реплику Бевин.

— А наши — противоположного, — отмахиваясь от него, как от надоедливой мухи, сказал Сталин и снова обратился к Трумэну: — Хорошо. Давайте условимся так: список привлекаемых к суду главных военных преступников должен быть опубликован не позднее, чем через месяц. Согласны?

Возражений не последовало.