– А в машине кто будет? – сварливо спросил его механик.

– Так Степан, поди, отоспался за целые сутки, что стояли. Вот его и пошлем.

– Он вал от манометра не отличит. Потопит тебя вместе с «дорогими гостями», – передразнил капитана Михеич, – и булькнуть не успеешь.

– Ничего, авось за час-другой не потопит. Ну, прошу, – он распахнул дверь, – наша кают-компания!

Молодой парень, развалясь сидевший во главе стола, вскочил и вытянулся, торопливо что-то дожевывая.

– Все готово, Никита Евсеевич, – невнятно отрапортовал он, кивнув на накрытый стол.

– Вижу, – сказал Евсеич, – а ты, значит, уже строганинкой закусываешь?

– Дык…

– Ладно. Иди пока в машину, Михеича сменишь на час-другой.

– Смотри там, не трогай ничего, – добавил механик.

Парень выскочил из кают-компании, забухал сапогами, скатываясь по трапу.

– Молодой, глаз да глаз за ним, – проворчал Евсеич, – помощник механика списался осенью – ребенок родился, говорит: к дому поближе устроюсь. Мы ж всю навигацию вокруг Новой Земли крутимся.

В каюте было тепло. Сняв шинель, Назаров помог освободиться от пальто Ладе. Евсеич рассадил всех, командуя по праву старшего. Как-то так получилось, что Лада оказалась рядом с Назаровым. Евсеич, естественно, сидел во главе стола, рядом механик и, возле двери Кривокрасов. Капитан ухватил стоявшую на столе литровую бутыль с зеленоватой жидкостью.

– Наша, фирменная, – похвастал он, – на целебной водоросли настоена.

– Минутку, – остановил его Кривокрасов, – надо бы старшего инспектора позвать, а то не по-русски как-то получается.

– Ну, так сбегай, позови, – недовольно сказал Евсеич, – только быстро – семеро одного не ждут.

Михаил поднялся на палубу. Дымка рассеялась, облака, гонимые свежим ветром, поредели, и в просветах показалось непривычно бледное солнце. Освещая море в просветы туч, оно сделало его пятнистым. Там, куда падали солнечные лучи вода казалась зеленой, как уральский малахит, с прозрачными сверкающими гребнями, в тени облаков волны были серыми, неприветливо-холодными. Дверь в каюту была закрыта, Кривокрасов без стука отворил ее и резко остановился: в каюте витал запах коньяка и табачного дыма, Шамшулов, стоя на коленях, копался в его чемоданчике.

– А я это…, того…, – пробормотал старший инспектор, – доверяй, но проверяй, – он нервно хихикнул. – Едем далеко, от земли отрезаны будем. Как в песне: зимовать в дале-о-ко море посылала нас страна, – попытался он спеть дребезжащим тенорком.

– Ах ты, крыса, – чувствуя, что бешенство захлестывает его, Михаил шагнул в каюту и прикрыл за собой дверь.

– Но-но, – Шамшулов отскочил к иллюминатору и Кривокрасов увидел зажатый в его руке «Вальтер», – стой, где стоишь, сержант. Откуда у тебя не табельное оружие?

– Не твое дело.

– А если я лейтенанту доложу? – криво улыбнулся инспектор. – Давай так: я молчу про пистолет, а ты мне освещаешь, кто чем дышит, кто с кем о чем говорит. Мы ж одно дело делаем, Миша, – в голосе Шамшулова прозвучали задушевные нотки, – лейтенант, скажу тебе по секрету, сам вроде как ссыльный. Уж я-то знаю. Вот и считай: личный состав в лагере разложился от безделья, зеки – сам понимаешь, чуждый нам элемент. Раздавят нас поодиночке, Миша.