Дело в том, что Михаил Семенович вхож был в самый узкий околокремлевский олигархический круг. Где его ценили за несгибаемую устремленность к цели и принципиальную неразборчивость в средствах, потребных для ее достижения. Он не имел нефтяного образования. С ранней юности, избрав снабженческую стезю, он никогда об этом позже не жалел. А со временем благодаря еврейско-клановым связям вырос в крупного организатора производства. Но такой лакомый кусок, как Муравьенковское месторождение, доставался ему впервые. Тем досаднее были эти непредвиденные осложнения.

Пока бежали по экрану титры завершившегося фильма и не начался новый, Шнеерсон решил размять затекшие члены и подошел к окну. Отдернул занавески и уставился на безрадостный лесо-тундровый пейзаж. В этот момент из-за тучи роковым образом выглянула полная луна и заглянула желтым звериным глазом в растревоженную душу Михаила Семеновича. В ней мигом что-то напряглось и проклюнулось. Стало шириться и дыбиться. Шнеерсон отскочил от окна. Но было поздно — мутация, возможности которой он никоим образом не допускал, началась.

— Виктор, — заорал он в телефонную трубку, — хули ты там дрочишь, быстро ко мне!

Виктор Сенцов, начальник его службы безопасности, озадаченный вызовом в столь неурочный час и странностью тембра шефова голоса (он почти рычал), уже через пару секунд вежливо постучал в дверь. Но Шнеерсона колбасило уже не на шутку. Поэтому бравый охранник увидал существо, только отчасти напоминавшее гендиректора. От какой именно части, разобрать он не успел, поскольку Михаил Семенович сразу же принялся его остервенело грызть.

Саддам Хусейн всесторонне осмотрел голову премьер-министра. Подергал за волосы, пронзительно заглянул в распахнутые мучительным ужасом глаза, подробнейшим образом исследовал срез. В завершение лизнул запекшуюся кровь. Понял — настоящая, без дураков. И досадливо зацокал языком.

Проблема была в том, что ничего, кроме морального удовлетворения, открытие это ему не принесло. Политический эффект акции сводился к нулю. Ведь прямо сейчас, в этот самый момент, держа голову врага у себя на коленях, он созерцал, как по гигантскому плазменному экрану телевизора разгуливает этот сукин сын жив-живехонек. И все части тела, что характерно, находятся на своих традиционных местах.

«От меня научились, гады», — печально подумал кровавый диктатор. И, закурив кальян, погрузился в безысходность, осознавая, что возможности США по производству клонов практически безграничны.

Здесь же, в его просторном кабинете присутствовали, ожидая решения своей участи, Палач и голова Басаврюка. У стен застыли караульные федаины, как на подбор статные и усатые, не сводившие маслиноподобных, озлобленных глаз со странных, подозрительных чужаков.

— Ну вот, сам посуди, Федя, — выйдя из раздумья, начал Саддам, — ну что мне теперь этот подвиг твой?

— Это вы к тому, господин президент, что приз мне отдавать не желаете? — догадался Палач.

— А на что он тебе? — в лоб поинтересовался диктатор и хитро сощурился.

— Ну, такого уговора у нас не было, чтоб, понимаешь, зачем рассказывать. Просто надо, и все, — резонно возразил Глебов. — А опасаться, что сдам я вас, тоже вовсе нечего. Вам же, господин Хусейн, прекрасно ведомо, что никто на всем белом свете в опровержении факта казни кровавого диктатора не заинтересован. А потому, даже пожелай я разоблачить дезу эту, меня сразу же грохнут. Если же вдруг голова проболтается, так, сами посудите — кто ж ей поверит?