Между палачевских ребер протиснулась заточка. Удары, сыпавшиеся со всех сторон, разом прекратились, и он осел на пол камеры в ширящуюся с каждой секундой лужу крови.

Двое суток его оленья упряжка блуждала по тундре. А он кормился ягелем да снегом. Когда же он, безумно вращая глазами, въехал-таки в Муравьенко, его, конечно же, сразу повинтили. В город успели прибыть соответствующие службы, дабы расследовать все неимоверное, что в его окрестностях приключилось.

Пробив его по базе данных, чекисты были потрясены беспредельностью Глебова. Каждый офицер после ознакомления с поступившей из центра информацией посчитал своим долгом либо врезать ему ногой в живот, либо заехать кулаком в зубы. Клиент был, однако, не их уровня, потому приходилось себя смирять.

Уже через пару дней Палач оказался в столице. Допрос, проведенный московскими «специалистами», подтвердил первичную информацию — клиент сотрудничать со следствием категорически не желает. А ведь подозревался он одновременно в подельничестве с Волком, и в совращении с пути истинного майора Казакова.

Особое раздражение вызывали попытки закосить под дурака (Палач после битвы в тундре на внешние раздражители реагировал слабо). Решено было с ним долго не чикаться, а направить его на жительство прямиком в самую что ни на есть жуткую пресс-хату Бутырки. И понеслось… Однако, прежде чем упасть, двоих он точно успел завалить, правда, удовлетворения, как раньше, от этого не почувствовал.

Дверь камеры распахнулась, и в нее влетело несколько «космонавтов», принявшихся увлеченно херачить дубинками ее обитателей. Палача подхватили под мышки и потащили куда-то по гулким коридорам. Он, булькая свежей раной, кровавым маркером чертил на бетонном полу зигзаги.

Прогулка в потустороннее была недолгой. Тамошние ландшафты не запомнились — кто-то очень настойчиво тащил Палача назад. С трудом разлепив опухшие, посиневшие веки, Глебов увидел участливое, расплывающееся в кровавом мареве, но тем не менее характерно фээсбэшное лицо.

— С прибытием, Федор Палыч, — обрадовался его обладатель. — Наконец-то, а мы уже беспокоиться начали, что вы вовсе покинуть нас решили. Вот и правильно сделали, что вернуться надумали — еще ждут нас большие дела.

— Так, значит, киборгизация, говоришь? — зловеще пророкотал Берия. Борменталь сделался белее своего халата. Казалось, это говорил прежний неумолимый Лаврентий, а не жалкий, разлагающийся полутруп, в которого он за последние дни вроде бы бесповоротно превратился. Откровенная наглость доктора привела наркома в себя. Мобилизовала остатки нечеловечески могучих когда-то сил.

— Ты, значит, сука, списал меня уже? — продолжал Берия. — Думаешь, не понимаю я, что ты там в меня во время операции понапихаешь? Хочешь, может, меня в тузика превратить, чтоб я тебе тапочки в зубах таскал? Ну, так я тебя тузику и скормлю. Фас, Цербер! — рявкнул Лаврентий Палыч и обессиленно оперся руками на стол. Голова немилосердно кружилась, в виски словно бы с размаху лупили дюжие молотобойцы. «Ничего, — пронеслось в меркнущем сознании, — я еще напоследок покуражусь».