«Глупцы, неужели эти бумажки были вам дороже жизни?» – подумал он и вышел в приемную.

– Пакет или сумка есть? – спросил он у полумертвой от ужаса Умамат.

Та закивала, подбежала к шкафу и вытащила несколько ярких полиэтиленовых пакетов и клеенчатый мешок.

– Выгрузите деньги из ящика! – приказал Оловянный бойцам. – И поделите между собой то, что в бумажниках, – это ваша доля!

Бейбут и Аваз радостно забежали в кабинет, а он повернулся к секретарше:

– Почему у тебя такая короткая юбка? Хочешь, чтобы я прострелил тебе колени? – Он поднял пистолет, целясь в ноги.

– Н-нет, н-нет! – Спазм мешал Умамат говорить, она только трясла головой, из округливших глаз покатились крупные слезы. Она находилась на грани истерики.

– Дагестанская женщина должна быть скромной! Если она забывает стыд, то мы ее накажем – пусть ходит на костылях! Ты меня поняла?

Она отчаянно кивала, прижав руки к груди.

Из кабинета выскочил радостный Бейбут, держа в руках позолоченный «Паркер».

– Мне досталась ручка лучше, чем у Аваза!

Следом вышел улыбающийся Аваз с двумя пакетами в руках.

– Мы уходим, – сказал секретарше Руслан. – Скажи всем, что эти собаки умерли потому, что забыли совесть и не давали денег на джихад!

В отделанном белым пластиком коридоре раздавались удары: Муса разбивал молотком системный блок компьютера, куда записывались результаты видеонаблюдения.

– Чего ты дурью маешься? – на ходу бросил Руслан. – Положи гранату, и все!

Он глянул на часы. С момента, когда они вошли в контору, прошло пять минут. Для некоторых за это время многое неотвратимо изменилось. Очень многое…

Они вышли в торговые ряды. За спиной грохнул взрыв, дверь распахнулась, из нее повалил черный дым. Бурлящая толпа шарахнулась в стороны – то ли испугавшись взрыва, то ли освобождая проход четверым вооруженным людям. Руслан шел впереди, его спортивный костюм, правая кисть и нижняя часть лица были забрызганы кровью. Неожиданно он остановился у продавца самсы[16].

– Дай мне три штуки, отец, – своим обычным тихим голосом попросил он. – А то сегодня еще ничего не ел…

Пожилой ногаец дрожащими руками уложил пирожки в бумажный пакет. Зажав пистолет под мышкой, Руслан стал шарить по карманам.

– Сколько с меня?

Ногаец испуганно качал головой.

– Ничего не надо! Ничего! Бесплатно…

– Как это бесплатно? Ты же не богач какой-то, ты своим трудом зарабатываешь. Вот, возьми! Без сдачи…

Оловянный протянул мятую пятисотрублевую купюру.

Продавец с ужасом рассматривал пятна крови на руке, но пауза затягивалась, и, чтобы не прогневить страшного покупателя, он быстро выхватил деньги из скрюченных окровавленных пальцев.

– А, запачкался немного, – перехватив его взгляд, буднично объяснил Руслан. Так тракторист не стесняется загрубелых, перепачканных мазутом ладоней.

Они шли по коридору из расступающихся людей: впереди Оловянный с пистолетом под мышкой, обжигаясь, жадно ел самсу, остальная троица с автоматами наперевес, обступив вожака полукольцом, держалась чуть сзади. Абрикос и Сапер жевали насвай.

При их приближении толпу зевак, собравшуюся вокруг «Бентли» и «Гелендвагена», как ветром сдуло. И не зря: напоследок в каждый автомобиль Аваз бросил по гранате. Взрывами люксовые иномарки раздуло изнутри, стекла вылетели наружу или открылись, как не предусмотренные конструкцией форточки, из которых валил ядовитый дым от горящей кожи и пластмассы.