– Вот ужас-то! – воскликнула Ванда. – Да ведь они станут ломкими, тонкими, сухими, ты их испортишь вконец! Нет, это просто недопустимо!
И она бросила на Константина исполненный упрека взгляд, который поверг его в смятение и заставил отвести глаза.
– Ладно, ладно, – проворчал он, – а скоро ли мы будем ужинать? Я голоден как волк.
– Ты всегда голоден как волк, стоит в чем-нибудь упрекнуть тебя, – с улыбкой заметила Ванда.
– А что ты хочешь от меня услышать? – забормотал Константин. – Ну что? «Третий рейх» предпочитает блондинов, при чем тут я?
– Да, правда, я об этом слышала. Но тогда отчего немцы выбрали себе в вожди брюнета-недоростка? Это ты мне можешь объяснить? Нет? Ну конечно! – заключила Ванда. – Что ж, пошли ужинать. Бедняжка Бубу, наверное, вся уже истосковалась без нас в своей скромной хижине.
Дом, унаследованный Бубу Браганс от первого мужа, представлял собою огромную ферму средиземноморского типа, выстроенную из охряно-желтого песчаника в форме буквы «М»; в центре двора, переименованного в патио, красовался бассейн со слишком голубой водой и серыми холщовыми «американскими» шезлонгами. Зато в доме громоздились друг на друга китайские ширмы, чиппендейловские комоды, сельские «Людовики XVI», и только какая-нибудь соломенная шляпа или плетеное кресло среди этой свалки напоминали гостям о кипарисах, виноградниках, южных пейзажах и лете – словом, обо всем, что окружало этот дом. Сегодня вечером на ужин должны были подать цыпленка – благодаря Романо, который, наполовину для развлечения, наполовину от голода, демонстрировал свои таланты цыгана и мошенника, регулярно обчищая соседние птичники. Ибо все величественные манеры Константина, все угодливо-липучие подходцы Попеску оказались бессильны – невозможно было вырвать хоть крошку еды у жадных недоверчивых крестьян. В результате Романо крал и грабил по ночам, бросая вызов древним самопалам фермеров и клыкам их собак и принося то яйца, то – правда, значительно реже – птицу, как правило, изловленную после долгого и трудного преследования в темноте. Но вот что странно: куры и прочие пернатые неизменно попадали на стол одноногими, и Романо, отлично помнивший, с какой скоростью они улепетывали от него, страшно удивлялся этому факту и даже поделился своим недоумением с другими. Спустя несколько дней Бубу Браганс вскричала в ответ на изумленные взгляды присутствующих:
– Я знаю, знаю, друзья мои, что одной ножки не хватает. Но если бы я вам сказала, для кого мы отрезаем ее на кухне, вы бы одобрили меня. И даже зааплодировали бы! – заключила она, тут же завладев второй куриной конечностью.
Надо сказать, что тут Бубу немного перехватила по части цинизма, ибо если сказанное ею подразумевало, что она кормит какого-нибудь больного ребенка, умирающего старика или беременную женщину, то через несколько дней Константин узнал правду, обнаружив, как Бубу на кухне собственноручно отхватила ножку у курицы и принялась пожирать ее, торопясь поспеть затем к общему столу. Константин немало повеселился, но никому не рассказал о своем открытии: прибережем-ка его на будущее, думал он, вот отличный повод для шантажа – незаменимое средство держать в руках Бубу Браганс. А впрочем, за это-то он ее и любил – за бесстыдный, свирепый цинизм. Кроме того, оккупация, как он хорошо понимал, ей очень и очень нравилась: огромное состояние Бубу в течение многих лет вынуждало ее быть расточительной, даже купаться в роскоши, а нынешние продуктовые талоны и прочие лишения обязывали ее – или скорее позволяли ей – проявлять скупость, глубоко заложенную в ее натуре. Однако, несмотря на это, Бубу всегда отличалась естественным и приятным гостеприимством.