Бегом метнулся наверх, заложил в сумку заранее выпрошенные вещички и опять сиганул из окна.

— Черт бы побрал, эта хрень, конечно, не плохо качает акробатику, но каждый раз ходить на вывернутых ступнях не великое удовольствие. Эй, — я подошел к загону и позвал к себе самую жирную овцу, выбранную еще вечером, — Буренка, Машка, Глашка, как там тебя, тупая скотина, иди сюда!

Ноль внимания, овцы, сбившись в одну кучку старательно делали вид, что спят. Пришлось протянуть ногу через ограду и пнуть нужную мне животину по заднице. Та подпрыгнула на месте и жалобно заблеяла.

— Заткнись, скотина! Сейчас хозяин выйдет обоим достанется! Только я спать потом пойду, а ты на вертел попадешь. Заткнись и на жри.

Овца заинтересованно задергала ноздрями и потянулась к протянутой морковке.

— Жри скотина, знаешь сколько я из-за нее столько сраму сегодня натерпелся?

Овце было плевать на мои слова, она с удовольствием захрустела предложенным корнеплодом. Я потянул его на себя, выводя скотину из загона.

— Вот, а теперь стой так.

Овца послушно встала, меланхолично пережевывая свое угощение. Я быстро метнулся в амбар и выволок связку из пары свежесворованных мешков, набитых колотыми дровами. Рывком взвалил на овцу неслабую ношу и воткнул в открывшуюся пасть остатки морковки. Вторую морковку я подвесил перед ее носом, и повел выпучившую глаза скотину к воротам. Они, как и договаривались, были открыты, и мы благополучно покинули задний двор таверны. Путешествие по темным улочкам, освещенным лишь светом поднявшихся лун, прошло без происшествий. Ноги овечки Долли, как я ее назвал, к концу путешествия подкашивались, но в погоне за недостижимой морковкой, она прошла весь путь до форпоста. Мне с таким грузом на это понадобилось бы дня два.

— Молодец, Долли, на держи, заслужила, — я скинул с нее груз, отдал морковь и хлопнул по крупу, — молодец, беги домой, умница моя.

Долли радостно заблеяла и рванула в ворота, прямо на багровеющую в темноте пустошь.

— Вот ведь дура, ну и хрен с тобой, сама виновата.

Я покачал головой и поволок свой груз вглубь коридора. В середине пути пришлось сделать остановку, передохнуть. Шум кандалов и щелканье беззубых челюстей в ночной темноте, наверное, должны были вызывать настоящий ужас, но свое я уже сегодня отбоялся. А может просто у меня в ушах от перенапряжения грохотали барабаны, и я ничего из-за них не слышал. Через пару минут оркестр стих, и я совершил последний рывок, остановившись в метре от поворота: звяканье цепей и хруст костей, дальше игнорировать было невозможно, и я осветил тупичок светом прихваченной из таверны лампы. Из-за поворота выглянул щербатый череп скелета, злобно щелкнул беззубым ртом и протянул руку пытаясь дотянуться до меня.

— Погоди, погоди, костяшка, сейчас все будет.

Я вытряхнул из мешка дрова, облил его лампадным маслом и бросил под ноги скелету. Тот заинтересованно поднял его, пожевал и разочарованно выплюнул. Видимо, мешковина была не в его вкусе. На пожеванный мешок полетела щепа от разбитого ведра, поверх них легли свежеколотые дрова.