— Думаю, тебе лучше переодеться. Я могу дать тебе пижаму.

Голос друга вернул Бэзила к чудовищной реальности, и, сверля его глазами, он хриплым голосом, умолкая лишь для того, чтобы мучительно вздохнуть, бессвязно поведал тому страшную историю. А потом, снова сорвавшись, закрыл лицо руками и зарыдал:

— О, я не вынесу этого! Я не вынесу этого!

Фрэнк смотрел на него, не зная, что сказать.

— Я тоже пытался покончить с собой ночью, — признался Бэзил.

— Думаешь, это могло бы принести кому-то пользу?

— Я презираю себя. Чувствую, что не имею права жить. Но у меня не хватило духа. Говорят, уничтожить себя — трусость. Никто не знает, какая для этого нужна смелость. Я не смог решиться на такую боль. А она сделала это легко — просто прошла по бечевнику и бросилась вниз. И потом, я не знаю, что там, на другой стороне. В конце концов, может, это и правда, что есть жестокий мстительный Бог, который навечно покарает нас, если мы нарушим Его заповеди.

— На твоем месте я бы не вел душеспасительных разговоров, Бэзил. Предлагаю тебе отправиться в соседнюю комнату и поспать. После нескольких часов отдыха тебе станет значительно лучше.

— Думаешь, я смогу заснуть? — воскликнул Бэзил.

— Давай же, — сказал Фрэнк, взяв его под руку.

Он повел Бэзила в спальню, и тот, не сопротивляясь, снял одежду и послушно лег. Фрэнк достал шприц для подкожных инъекций.

— А теперь дай руку и не двигайся. Я сделаю тебе укол, это не больно.

Он ввел Бэзилу немного морфия и через некоторое время с удовлетворением увидел, что тот умиротворенно уснул.

Фрэнк убрал шприц и улыбнулся.

— Забавно, — пробормотал он, — но самые бурные и трагические человеческие чувства не могут тягаться с полной дозой morphin hydrochlor[59].

Это средство могло успокоить взволнованный разум, горе и раскаяние под его воздействием теряли остроту, уколы совести сводились на нет, а боль — великий враг человека — быстро подавлялась. Это подчеркивало тот факт, что наиболее буйные эмоции рода человеческого возникали из-за того, что глупцы заклеймили позором. Фрэнк одним всеобъемлющим проклятием выразил свое искреннее отвращение к дуалистам, спиритуалистам, христианским ученым, врачам-шарлатанам и популяризаторам науки. Закутавшись в плед, он удобно уселся в кресло в ожидании запоздалого рассвета.

Два часа спустя Фрэнк уже был в Барнсе, чтобы узнать в полицейском участке подробности трагической гибели Дженни. Он объяснил инспектору, что Бэзил Кент находится в состоянии полного изнеможения и сам ничего делать не может, дал полицейским свой адрес и попросил, чтобы по всем вопросам обращались к нему. Он выяснил, что полицейские намерены встретиться с Бэзилом через два дня, и поручился, что тот уже будет готов. Затем Фрэнк отправился домой к Кентам и обнаружил там служанку, удивленную, что ни хозяин, ни хозяйка не пришли ночевать. Он рассказал ей, что произошло, и написал Джеймсу Бушу письмо, в котором сообщал печальные новости. Сделав все это, Фрэнк отправился обратно на Харли-стрит.

Бэзил проснулся, но пребывал в жуткой депрессии. Весь день он молчал, и Фрэнк мог только догадываться, как сильно его друг страдает. Бэзил бесконечно прокручивал в голове сцену с участием Хильды и вспоминал жестокие слова, брошенные жене. И она неизменно представлялась ему в двух ипостасях: сначала — умоляющей дать ей последний шанс, а потом — мертвой. Время от времени он чувствовал, что готов кричать от боли, вспоминая свои страстные признания Хильде, ведь ему казалось, что их последняя встреча и стала причиной катастрофы.