Во второй половине двадцатого века пятьдесят процентов Нобелевских премий уходят в Соединенные Штаты: американские университеты послужили убежищем ученым, исследователям и профессорам, которым удалось бежать от гитлеровских преследований.

– Жить в Америке – все равно что жить в провинции. А старость провинциальна. Так что мне здесь хорошо.

Говоря это, Адольф Г. поддразнивал своих внуков, но шпилька их не задела, ибо эти юные калифорнийцы никогда не покидали Лос-Анджелеса.

Соленое дыхание моря согревало ему лицо. Он блаженно откинулся в шезлонге, представляя себя ящерицей. Он любил безыскусную простоту здешней природы и людей: море синее, как из тюбика, песок бежевый, как и положено песку, горизонт горизонтальный, молочник веселый, как и положено молочнику, садовник красивый, как и положено садовнику, домработница-мексиканка, покрытая пушком, как и положено – Мария; он отдыхал душой в этом мире клише. Даже внуки, три сына Джона и Софи, казались ему внуками из альбома: здоровые, живые, хорошо воспитанные. Все трое восхищались своим дедом, потому что на улицах Санта-Моники продавали литографии, выполненные с его старых картин. Он подозревал, что его зять вложил деньги в эту операцию, и съязвил, когда ему об этом сообщили.

– Да нет же, папа, – клялась ему Софи. – Это затея нью-йоркского издателя. И она имеет большой успех.

– Как же, как же, не смеши меня. И все эти еврейские дамы в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе хотят иметь Адольфа Г. над диваном в гостиной?

– Именно. И это послужит толчком. Я уверена, что скоро поднимутся и цены на твои оригинальные картины.

– Да ладно, мне все равно.

Зато когда младший внук Боб принес ему литографию, изображающую Одиннадцать-Тридцать, ее «Портрет великанши», рыдания сотрясли старое тело Адольфа.

– Что я здесь делаю? – спросил он Софи, пытавшуюся его утешить. – Зачем я так зажился? Если бы и вправду можно было встретиться после смерти…

– Все может быть, папа, все может быть.

Он улыбнулся и высморкался. Чайки на горизонте казались белыми мазками, которые он только что нанес на полотно. Люси тоже была далеко, в Африке. Он любил только призраков.

– Все равно я приду слишком поздно. Там, на небесах, ни твоя мать, ни Одиннадцать не удостоят и взглядом такую старую развалину, как я.

Тайный аукцион в Нюрнберге. Акварель, подписанная «Адольф Гитлер. 1913», баварский пейзаж, продана по рекордной цене восемьсот тысяч марок. Картина – сущая мазня, коллекционер пожелал остаться неизвестным.

21 июня 1970 года в пятнадцать часов двадцать девять минут первым человеком, ступившим на Луну, стал немец. Астронавт Курт Макарт вышел из ракеты «Зигфрид», чтобы прогуляться среди кратеров. Все телеканалы мира транслировали эти исторические кадры. Они показывали, как далеко вперед шагнуло человечество в двадцатом веке, и подтверждали мощь Германии – самой богатой страны мира. Германия одержала новую победу, на сей раз мирную, ни в чем не ущемлявшую другие страны.

21 июня 1970 года Адольф Г. угасал в Санта-Монике, Лос-Анджелес, в доме своей дочери, в кругу семьи. Он тоже смотрел по телевизору репортаж о покорении космоса, когда у него случился сердечный приступ. Софи была уверена – о чем и написала Рембрандту, – что в эту минуту их отец понял, что умирает: он повернул голову к безоблачному небу, и в его голубых глазах мелькнуло нетерпение человека, который ждет не дождется скорого свидания с любимыми женщинами.